Посвященная. Как я стала ведьмой

Я верю в великолепие и отчаяние ответной и безответной любви, любви обманутой, любви безнадежной, любви, которая перехватывает дыхание, любви убывающей и любви возрастающей, любви, которая рыскает в ночи, неприкосновенной любви, земной любви, любви пресмыкающейся, рычащей, ревностной любви, никогда не выказанной любви, зреющей, словно выдержанное вино в дубовых бочках, в прохладе влажной пещеры на самой вершине практически недосягаемой горы.

Я верю в любовь как в святое упорство, долг и неожиданность, привилегию и чудо и нравственное состояние, точильный камень и восторженную стыдливость, и стимул, и тайный источник сил. Как в кару и благословение.

Как в стальную нить эмоций – настоящий дробитель душ, – удаляющий налет с наших покрытых патиной душ.

И я верю, что любовь, или доверие, или глубочайшая эмоциональная связанность появляется между людьми, которые с готовностью идут на это, – и прочими животными – животными мы были прежде, и остаемся ими, и у нас есть стремления существовать и обладать знаниями, яростно, – распознавать снаружи то, что внутри, и изнутри то, что снаружи.

Я собиралась доказать своему демону-любовнику, что он ошибался насчет меня. Я верила в любовь. Мои переживания в преисподней не забрали у меня этого. Я не навсегда отравлена ими. Любовь дала мне что-то, во что можно верить, когда я не знала, что мне необходимо что-либо, чтобы верить в это.

Проблема заключалась в том, что чем больше я узнавала о своем демоне-любовнике, тем сложнее становилось верить, что любовь значила что-то для него. Он оставлял после себя опустошение везде, куда бы ни шел. Убитые горем, кричащие вслед, забитые женщины, тосковавшие, словно призраки в пещере, следовали за ним повсюду. Он лгал обо всем: откуда он брал деньги, где работал. Он убеждал большую часть факультета, что является гением высшего разряда, в основном критикуя работы других студентов, пока они не осознавали, что он никогда не создал ничего сам. Он был ненадежным. Он изменял. Он стремился к разрушению. Но его суждения о любви вынудили меня полностью пересмотреть всю свою систему убеждений.

Однажды мы с ним рассматривали фотографии массовой резни в Джонстауне[110]. Все изображенные на них люди – женщины, дети – были мертвы. Их тела были разбросаны по территории вокруг своих жилых бараков. И он сказал:

– Это так прекрасно.

– О чем ты? Они все мертвы. Это кошмар, – удивилась я.

– Да, но с эстетической точки зрения это сильно. Взгляни. На них всех надеты одинаковые кроссовки «Найк», – ответил он.

Он был словно лидер культа, убеждавший людей в том, что спасение в их руках, им только нужно совершить массовое самоубийство.

На тот момент вышла какая-то документальная публикация о девочках «семьи» Чарльза Мэнсона, и я помню ужасное осознание того, что теперь понимала, как их соблазнили. До страшного опыта с демоном-любовником я не понимала, как кто-то может дать позволить контролировать свой разум какому-то волосатому отморозку, ползающему по Венис-Бич. Но после Носферату у меня появилось больше сострадания. Я увидела, как это легко. Все, что нужно сделать твоему демону-любовнику, чтобы овладеть тобой, – это найти твою самую глубокую рану, такую, о которой даже ты можешь не знать, и надавить.