Посвященная. Как я стала ведьмой

Моей раной была, разумеется, отцовская травма. Оба отца, и биологический, и отчим, утратили ко мне интерес, когда у них появились сыновья. Для своего отчима я стала просто еще одним ртом, который нужно кормить. Мой отец заявлял, что любит меня, но его любовь оказалась бестолковой, способной исчезнуть в любой момент, если я не соответствовала его требованиям или не потакала его частым капризам. Он писал мне песни и письма, полные обожания, восхвалял мои творческие способности, брал меня в походы, делал мне сэндвичи с яйцом-пашот на тостах и покупал букеты на каждый день рождения, но еще до того, как у меня был первый секс, он орал мне в лицо, что я шлюха и позор для семьи. Он сказал мне, что оплатит учебу моего брата в колледже, но не оплатит мою, и был удивлен уязвленным выражением моего лица. В тот момент я смогла заплатить за учебу только благодаря работе в секс-индустрии. Когда оказалось, что мой брат – гей, он избил его до полусмерти. В итоге брат оказался в приемной семье. К своим без малого тридцати годам я перестала ожидать от отца одобрения или даже любви, но рана осталась – подтачивающий и всепоглощающий стыд, свирепый, нуждающийся зверь, который царапал снизу фундамент моего сознания.

Вероятно, наиболее проблематичным в моих переживаниях одержимости Носферату было то, что я не могла заставить свое сердце перестать болеть. Даже после того, как я поняла, осознала разумом, что произошло; даже несмотря на то, что мои чувства к этому демону-любовнику были только проекцией; и даже несмотря на то, что я увидела, что он был двуличным, манипулятивным, жестоким. Я не могла заставить себя перестать хотеть его.

Я пробовала медитировать, лечиться, начать новые отношения, погрузиться в работу. К тому времени, как я окончила учебу и выпустилась, прошло полтора года с момента нашего расставания, и мне было все еще больно – так же, как в первый день. Я была на грани полной потери всяческих надежд, я переживала, что горе моей одержимости никогда не закончится. Что он навсегда пленил мое сердце и будет хранить его, словно талисман, чтобы восполнять свои силы время от времени. И даже если он умрет, он заберет мое раненое сердце с собой в могилу, а люди найдут его тысячу лет спустя и будут прокляты.

Мой разум не принадлежал мне, и в качестве последнего пристанища перед тем, как сброситься со скалы, я решила попробовать медитировать. Наиболее существенная практика для любой ведьмы, медитация – первый шаг в любой книге, содержащей практические советы и инструкции. И это было то, что рекомендовала мне моя преподавательница балета еще пять лет назад, и то, что был рад снова посоветовать мой дзен-терапевт.

В практической магии есть понятие pharmakon – древнегреческий термин, обозначающий как лекарство, так и яд, в зависимости от качества и количества дозировки. Согласно практикам Магии элементалей, мой недуг явился результатом переизбытка фармаконов воды и воздуха. Нож в моей груди был проблемой, вызванной водой, проблемой эмоций и взаимоотношений, болезнью Запада (отсутствие сочувствия). В то время как моя одержимость принадлежала к проблемам воздуха, Востока, к проблемам ментального характера. Мой разум вышел из-под контроля и не мог успокоиться, он все кружил над землей и был ограничен руками моего демона-любовника, находившимися в защитной оболочке. Если я хотела излечить зависимость, мне необходимо назначить себе дозу здорового разума. Я должна превратить свою отраву в лекарство.

Летом после выпускного я записалась в дзен-монастырь в северной части штата Нью-Йорк. Глубоко в горах Катскилл мы, новички, просыпались до рассвета, медитировали часами, молились, медитировали еще, проводили остаток утра, исполняя различные виды работ: носили дрова или мыли полы, днем писали хайку или занимались каллиграфией, потом мы снова медитировали до самого сна, а спать ложились в девять вечера. Заключительная неделя называлась Сэссин, и эта неделя состояла исключительно из медитаций, более восьми часов в день, не глядя никому в глаза, в попытке обрести полноценную близость с собой и, посредством этого, с Вселенной. К концу лета в монастыре мне удалось избавиться от большей части осадка, который загрязнял мое видение мира. Но моя голова все так же была отрезана от сердца, а мое сердце все так же заперто в шкатулке Носферату. И это сердце, украденное и спрятанное, по-прежнему болело.

Несмотря на это, в последние дни этой недели мой разум стал удивительно спокойным. Когда весь ил и наносы моего гнева, раздражения и тревог улеглись, мир начал светиться, экстатический и острый, словно ангелы Гюстава Доре, восходящие по спирали к моему персональному Раю. Я могла слышать монахов, поющих в лесах вокруг, днем и ночью. Их голоса повисали в воздухе, наполненном ароматом бальзамических пихт и кленов, и произносили сутру Сердца: