Потаенное судно

Погода устоялась славная. Восточные ветры-суходуи поугомонились. Небо очистилось от нудотной белесой наволочи. Солнце светит спокойно, ровно, не то что в июле, когда оно просто из себя выходит. Уже озимые выкинули первые стрелочки, поздняя травка после непродолжительных ливней обновила бугры и впадины. Посмотришь вокруг — никак весна заново возвращается? Если бы не отяжелевшие от краснобоких яблок и розовощеких груш сады, если бы не охрово-желтая кукуруза на огородах, не паутинки, зацепившиеся за чернильно-темные вызревшие гроздья бузины, — можно было бы сказать: весна.

Но нет. Человек, увидевший свадебный поезд, разряженных лошадей, услышавший хрипоту сельских хромок, не скажет, что весна. Весной такого гвалту-гомону не услышишь. Весной шуметь рано. Весна время тихое. Время задумок, ожиданий, надежд: как оно будет, что будет? Пройдут ли вовремя дожди, выйдут ли в трубку колосовые, нальется ли зерно как следует, не ударит ли град, не пожухнет ли завязь на баштанах, не обездолит ли землю черная буря? Да мало ли забот! Голова полна вопросов, грудь теснится от опасений и тревог, сон уходит куда-то, весь ты пребываешь в постоянной горячке и напряжении.

Осень — другое дело! Уже все ясно, все видно. Все свершилось, вызрело, дошло. Много ли, мало ли — все твое. Сомнения и ожидания позади. Играй себе на здоровье свадьбы, пей, веселись, стучи в бубны, греми музыкой — и ни о чем не жалей. Чего недобрал в этом году, обязательно возьмешь в следующие лета.

Денек выдался воистину золотой.

— Полько, ну просто як по заказу, га!

Изрядно подвыпивший Денис Омельянович по-пьяному вытер усы, словно приготовился к поцелую, потянулся правой рукой к плечу дочери, в левой руке накрепко зажав горлышко зеленой бутылки, заткнутой пробкой из очищенного кукурузного початка.

— Полько, я що кажу? Я кажу всем: подать сюда Мишу Кавказца! Где он, анафема, ховается! Ось я его зараз!..

— Тату, на шо вам тот Миша? — Поля вся будто светилась, исходя добром. Нет, она не перечила отцу, она просто спрашивала. Ей было радостно, что так много людей во дворе, радостно от того, что много подружек вокруг, что все идет как задумано. Правда, Мишу Кавказца как-то упустили и ни в какие планы не вписали. Но если отец так хочет, то почему бы и не послать тачанку за Мишей? Она посмотрела на Степана, своего жениха, будущего супруга. Он все понял, кивнул Йосыпу Сабадырю (рослым парубком стал Йосып). Тот, причмокнув круто вывернутыми губами, попросил Дудника Дениса:

— Сидайте, дядьку. Мы его зараз пошукаемо!

— Вот золота людина, вот уважил — век не забуду.

Денис ввалился в тачанку, сильно качнув ее с боку на бок, махнул бутылкой: давай, мол, гони! Затем, глядя Йосыпу в затылок, поразмышляв малость, спросил сиплым криком:

— Сынок, а чей же ты будешь?

— Коммунского бывшего садовника знаете?

— Егорьевского кавалера?

— Папаша мой!

— Так, так… А я, грешным делом, подумал, шо ты не нашего бога внук, бо дуже темный, як наче тебя в саже вываляли.

Йосып растянул рот, оскалил в усмешке синевато-белые крупные зубы:

— Це я сегодня не умывался!

Шутка понравилась Денису Омельяновичу. Раскрылатились его рыжеватые усы, поднявшись над темным пустозубым провалом рта.

— Вот бесова дитина, что вытворяет!

В павильоне — хате новоспасовского «мордописца» — было полно народу. Денис Омельянович поймал Мишу за рукав, вытянув его, можно сказать, из-под аппарата, приказал собираться:

— Сей момент чтоб был на тачанке!

Миша обреченно развел руками. Шевельнув ниточкой усов, кивнул в сторону ожидающих своей очереди посетителей, вымолвил:

— Клиентура!

Денис не стал вникать в смысл сказанного. Он находился в том состоянии, когда никаким мудреным словом человека не обескуражишь. Потому продолжал настаивать, находя слова по звучанию подобные услышанному:

— Чи палитура, чи агентура — один черт! Собирайся, дочку отдаю. Зроби мне ласку, га!

Мастеру пришлось теперь уже обратиться к «клиентуре» и развести руками перед ней.

— Раз такое дело… Раз свадьба… — неохотно согласились посетители. Поднимаясь со скамеек, надевали шапки, перевязывали платки. — Мы в другой раз.

Долго еще танцевали Йосыповы кони, долго помахивали хвостами, подрагивали кожей, мотали головами, рассыпая латунный звяк погремушек, пока наконец не появились на каменном крыльце Денис Омельянович — крупный мужчина в темно-коричневом костюме грубого сукна, в тяжелых яловых сапогах — и слободской мастер-фотограф Миша Кавказец в черкеске с газырями, в кубанке, лихо посаженной на левое ухо, в галифе и плотно облегающих его сухие ноги хромовых мягких сапожках. Денис Омельянович правой рукой держал мастера за талию, а левой (зеленой бутылки уже не было) комкал свой серый картуз. Йосып посмотрел на зарозовевшего Мишу Кавказца, взявшегося за грядку тачанки и заносящего ногу на высокую ступеньку, протянул удивленно и разочарованно:

— О, явились! А струмент где?

Миша Кавказец облизнул тонкие губы, чиркнул пальцем по усикам, вспомнил об аппарате:

— Виноват! Момент, момент!