Потаенное судно

Вернувшись из павильона, он подал усевшемуся Денису Дуднику сперва штатив, затем аппарат: массивный ящик красного дерева. Поднялся в тачанку.

На подворье Говязов уже все гудело и, как говорится, ходило ходуном. Правда, свадьба будто пока не начиналась, но большинство народу уже было подвыпивши. Голосило четыре хромки, стучали бубны, звонили трензеля. Образовалось несколько обособленных кругов, они танцевали под общую музыку, но жили каждый своей самостоятельной жизнью: у каждого круга свои коленца, неповторимые словечки, непохожие возгласы. Хохот взрывался над каждым кругом. Объединяясь в общий, он трепетал над обширным двором. Было похоже, будто вспугнутая огромная стая голубей хлопает крылами на взлете. В добавление ко всему — парубоцкие высвисты кнутами стегали упругий воздух, до щекотки сверлили молодое ухо.

Всем места в хате не хватило. Большинство народу толпилось во дворе. Да и те, что попали в светлицу, не все поместились за столом. Многие остались стоять, прислонясь спинами к дверным косякам, к крашеным углам оконных проемов, к спинке кровати, которая могучим деревянным кораблем выплывала из дальнего угла и доходила чуть ли не до середины комнаты. Иные же просто вытирали беленые стены пиджаками, кофтами, цветными рубахами.

Большой стол был составлен из нескольких. Потому получился с перепадами. Его застелили клеенками разного колера, разного рисунка. В центре стола возвышалась огромная бутыль синеватого стекла, под самое горлышко наполненная самогоном. В горлышко, вместо пробки, была сунута багрово-яркая гвоздика. По столу расставлены миски и полумиски с солеными огурцами, помидорами, синими баклажанами, блюдца и тарелочки с розовато-белыми ломтиками сала, горки вареных яиц, наполосованного крупными ломтями хлеба. Иссиня-белая капуста с морковными краснинками щедро полита духовитым подсолнечным маслом, притрушена сверху тонко нарезанными кольцами лиловато едкой цибули. Холодец в глиняных блюдах, обжаренные в печи до хрустящей корочки куры.

Родители сели, как бы поменявшись детьми: Степанова родня — у Полиной левой руки. Полина — у Степановой правой. Батько жениха — не старый дядько среднего росту, с заметными залысинами и седоватым чубом — поднялся со стула, покашляв насухо, кивнул на четверть с самогонкой, попросил ближе сидящих к ней:

— Подайте-ка сюда пташечку!

Четверть ему поднесли бережно, словно новорожденного. Он, сунув ее под мышку правой руки, поддерживая за горлышко заскорузлыми, плохо гнущимися пальцами, стал разливать мутновато-розовый фруктовый перегон по граненым стаканам, приглашая девчат, стоящих у стенки без дела:

— Передавайте в дальний конец стола!

Стояла тихая настороженная минута. Каждый как бы исподволь следил за передвижением стаканов, боясь остаться обнесенным. Не дай бог с кем случится — запомнит Полькину свадьбу надолго.

И вот всем налито, все вздохнули облегченно.

— Ну, что ж, как говорят, мир им да любовь! — отец обратился не к сыну и его невесте, которую уже скоро назовет не невестой, а невесткой, он обратился к своей жене, рядом сидящей. Она, дородно распушившись множеством юбок, вытирала губы платочком, искоса посматривая на девчат, прислуживающих у стола, мало обращая внимания на слова мужа. Муж, заметив ее рассеянность, повысил голос:

— Мать, говорю, мир им да согласие!

— Истинно так, истинно так, батько! Будьте здоровы и счастливы, деточки мои дорогие! — всплакнула, закрылась наглухо платком.

— Погоди, стара, пускать слезу!.. Вот я и говорю, чтоб жили они, дорогие наши чада Степан да Полька, душа в душу! — И по старинке начал бесхитростно рифмовать слова. Все у него получалось ладно и складно: — Чтобы вставали раненько — робили гарненько; чтобы у них все было и на двори и в комори; чтобы внуков подарили нам побольше, да чтобы сами жили подольше; чтобы не было в их жизни ни граду, ни гладу, а чтобы все шло до ладу. — Он взмахнул стаканом. — Вот за это и выпьем, люди добрые!

Хата согласно загудела, зазвонила стеклянной и гончарной посудой. Денису Дуднику долго не удавалось перекричать застольный гомон, но он его таки одолел. Люди, видя, как широко он размахивает грабастыми руками, повернули головы к нему.

— А я ни! — начал выкрикивать Денис. — Я не одобряю эту, как ее, материю-меркантелию. — Он тыкал вилкой в пространство, плескал вином на стол. — Мне ничего не надо, ни волов, ни коров, абы только сами были счастливы, все остальное — черт его забери насовсем! Во какие петушки! Жизня у нас пошла другая. Раз все собираем до кучи, в артель, значит, так и быть, нехай идет до кучи! А нам что надо? — Денис в этом месте перешел на пение, высоко хватил стариковским дискантом: — И пить будем, и гулять будем, а смерть придет — помирать будем!.. Вот так, дорогие землячки. Як у песне поется:

Воли та корови
Всі повиздихали.
Біле личко, чорні брови
Повік не злиняли.

Он посмотрел на дочь, потянулся к ней стаканом:

— Токо бы курей берегла, все остальное — ерунда!