Потаенное судно

Холодея душой, Таран выдвинул ящик стола, долго тарахтел в нем всякой всячиной, ища очки. Найдя, надел их на нос, закинув проволочные дужки за уши, стал вовсе на себя непохожим. Беспомощно отвисали его длинные усины. На скулах и подбородке стерней топорщилась буровато-седая волосяная поросль. Он хотел что-то сказать, но волнение перехватило горло. Повздыхал, покхекал, наконец выдавил сипло:

— Где приложить руку?

— Ось тут! — с готовностью показал рогово-темным ногтем рассыльный. — Прощевайте покамест!..

Оляна Саввишна, подойдя к столу, наклонилась низко над запиской, чуть ли не касаясь ее носом, прочла вслух:

«Повестка. Сим извещается громадянин Таран Яков Калистратович, проживающий на втором квартале села, что ему необходимо незамедлительно выехать в районный центр Бердянск для дальнейшего следования по распоряжению. Сбор у сельрады в пять годин утра, перед рассветом».

Прочитав такое длинное послание, Оляна Саввишна даже на стул села, никак не могла отдышаться.

— Фух, хай ему грец! Шо оно такое — ума не приложу… — Волнение мужа теперь передалось и ей.

— То самое и есть!..

— Разжуй мне, бо я никак не возьму в толк, — попросила жена.

— Шо тут жевать? «Для дальнейшего следования по распоряжению…» — подчеркнул он врезавшуюся в воспаленную голову фразу.

Почему-то вспомнилось Якову Калистратовичу и свое неприятие коммуны, и недоброе отношение к колхозу, в который он вступил позже всех, нехотя. Вспомнилось, как в разгар коллективизации его намеревались было раскулачить, но почему-то оставили в покое. В его ушах явственно звучали слова Оляны Саввишны: «Соловки по тебе плачут!» Сама не ведала, что говорила во гневе — вот и накаркала.

Легли спать не вечерявши. Поднялись затемно. Вздыхая и покряхтывая, при тусклом свете семилинейной лампы начали сборы в расчете на самую дальнюю дорогу. Достали из бочонка засоленный окорок, положили в мешок две буханки хлеба. Оляна Саввишна принесла из кладовки тяжелую гирлянду лука. Насыпала из макитры в полотняную тряпочку соли, завязала тряпочку тугим узелком, еще и зубами притянула.

— Кожух возьмешь чи серяк? — спросила нервно позевывающего мужа.

— Мабуть, кожух, — зачем-то перекрестившись, ответил Яков Калистратович.

Видимо, долго бы еще собирались Тараны, если бы не всполошной звяк дверной щеколды.

— Готовы чи нет?

Саввишна, узнав голос затя, даже руками всплеснула от неожиданности.

— Зараз, зараз, Охримчику! Заходь, заходь!

В эту минуту она напоминала Охриму его жену Настю, которая вот с такой же скороговоркой, бывает, суетится возле мужа. И голосом, и жестом Саввишна напоминала свою дочь. «Как сороки-тараторки», — с добрым чувством к ним обеим подумал Охрим.

— Чи переезжать собираетесь? — заметил он, видя раскрытый сундук, разворошенные узлы, мешок со снедью. Не дождавшись ответа, продолжал: — Иду мимо, дай, думаю, загляну. Вас тоже, слышал, пригласили на слет передовиков.

От такого известия у Якова Калистратовича сперва закружилось в голове. Затем все его тело покрылось потной влажностью. По-птичьи легким стал Яков Калистратович, словно целебной водой умылся. Радостный живчик бешено затрепетал под сердцем.

Но первой пришла в себя Оляна Саввишна. Поняв всю нелепость подобных приготовлений, храня на лице спокойствие и достоинство, сказала напутственно:

— Отправляйтесь с богом! Удачливой вам дороги. Я тут и сама управлюсь. — И потащила узлы в кладовку.

Целых три дня гостили колхозные передовики в Запорожье. И Днепрогэс им показали, и на остров Хортицу возили. Яков Калистратович, бледнея лицом от полноты чувств, притрагивался к камням острова, заучивая названия, старался запомнить, где что находится. «Тарасова скеля», «Змеина печера», «Сечевые ворота» вызвали в нем благоговение. Он словно бы ощущал старое казацкое неповторимое время, видел его наяву. И в «Казачью криницу» заглядывал, и снимал шапку у стародавнего кургана, благодаря судьбу, что хоть на старости лет она привела его к колыбели славного Войска Запорожского.

Судьба оказалась к нему действительно щедрой и благосклонной. Когда собрались в зале областного драматического театра на заключительное заседание, в числе других выкликнули в президиум и Тарана. Пошатываясь на нетвердых от счастливой неожиданности ногах, холодея совсем зашедшимся сердцем, поднимался он на сцену. А когда к его изрядно помятому, правда чистому, недавно стиранному Оляной Саввишной серому пиджаку представитель из Киева привинчивал орден Трудового Красного Знамени, Таран совсем обомлел. Хорошо, трибуна рядом, было за что попридержаться.

Уже в фойе Охрим догнал тестя, тронул за рукав:

— Ну, тато, з высокою вас нагородою!