Потаённые страницы истории западной философии

Знак как таковой всегда сигнален, при любой степени условности. Например, знак «три» – в форме слова или жеста, без разницы, – сигнализирует, например, о трех днях пути, о трех яблоках, о трех любых предметах. Предмет для знака «три» произволен, абстрактен. Его назначение: информировать, предупреждать, ориентировать поведение людей в строго определенной ситуации. В информации-указателе «три» три не есть число, а есть знак величины типа «много», «долго», «несколько», – понимаемый по контексту. Какая разница вне цивилизации, например, три дня пути или четыре, три яблока или пять? Сигнал знака «три» ориентирует, только и всего. В условиях цивилизации «три» определяется иначе: не по отношению к вещам, а по отношению к другим числам: три – это не два и не четыре, и не два с четвертью. Четыре – это не три и не пять, и т.д. Число в цивилизации появляется на очень отдаленную технологическую перспективу: в химическом соединении изменение числа элементов в молекуле хотя бы на единицу меняет само химическое соединение. В мысли о том, что три – это не два и не четыре, сигнальность исчезает: оно, три, ни о чем. Но появляется конкретность абстрактного знака: три – это строго не два и не четыре. Вот это и есть «три» как число. Оно, число, условно, конвенционально и релятивно. Математикам не надо объяснять, какой странной вещью является число. Как отмечал еще О. Шпенглер, для античного грека «три» геометрично (соотносится с тем, что имеет пространственные размеры), а для араба алгебраично: три можно задать любым отношением типа шесть пополам, четверть дюжины, корень квадратный из девяти и пр. В обыденном общении «три» может быть знаком (величины чего-либо), а может быть числом, совместимым со знаком «три». Поэтому число «три» и знак «три» следует различать: это разные вещи. «Три» как число – это не много и не мало; его определенность только в том, что это не два и не четыре. Напротив, «три» как знак обязательно сигнализирует о величине: три волоса на голове – мало, три волоса в супе – много. Когда Соссюр говорит об условности знака в слове, то это не условность имени по отношению к вещи, а условность знака по отношению к другим знакам, то есть это условность алгебраического типа. В том-то и дело, что слово в языке существует тем же способом, что и число: за пределами сигнального общения, осуществляемого посредством подачи знаков. Образно говоря, слово и число – родственники, близнецы. Другое дело, что слово можно вновь обратить в сигнал; именно так и поступают в речи: говорят о чем-то. Таким образом, намечается такая схема в истории человечества: сигнальное общение (без языка) – язык как феномен математического характера – применение языка в дополнение к сигнальному общению и, соответственно, возникновение «речи». Речь возникает, язык нет. И у ребенка речь возникает, проходит разные стадии, но не язык. Ни младенцы, ни их родители, ни родители родителей язык с его структурой и правилами не создают.

Ошибка языковедов, которую предчувствовал Соссюр, состояла в том, что язык выводили из форм сигнального общения; Соссюр же настаивал на том, что язык [из сигнального общения] не возникает. Собственно говоря, «не возникает» применительно к языку для Соссюра является принципом его лингвистики; сама тема возникновения языка теоретически табуируется им. И с этим должно согласиться. С другой стороны, половинчатость позиции Соссюра в теории языка выразилась в том, что язык не был выведен полностью за пределы сигнального общения людей между собой.

Сигнальное общение людей возникает в конкретных ситуациях и, так сказать, на виду друг у друга, с глазу на глаз. Дискурс общения всегда предзадан традиционной ситуацией. Поэтому понимание возможно «с полу-слова», без речения. Напротив, вся структура языка исходит из того принципа, что дискурс общения производится произвольно, порой случайно, в самой речи. Язык позволяет произвольно менять тему разговора – в этом его отличие от сигнального общения – и смысл языка как языка именно в этом. Условность, произвольность, конвенциональность знака в слове уже следствие этого целевого принципа.

Сигнальное общение существует у всех живых организмов. Есть свои формы сигнального общения и у человека: это мимика, пантомима, язык жестов, голос. В своей совокупности формы сигнального общения полностью достаточны для традиционного, социального образа жизни. Никакой потребности в языке при таких условиях не существует, поэтому язык и не возникает (Соссюр прав). Когда языковеды обращаются к этнографии, то возникает иллюзия, что все аборигены обладают языком, причем не менее сложным, чем люди цивилизации. Однако, надо иметь в виду, что все аборигены настоящего времени – это этнографический материал исчезнувших цивилизаций, так что ни о какой автохтонности аборигенов не может быть и речи. Люди цивилизации мигрируют, дичают, но язык сохраняется как таковой, подвергаясь лишь транформациям.