В статье «спекулятивность» рассматривается как главная характеристика философии Гегеля, её предмета и метода, причем трактовка «спекулятивности» осуществляется с позиции «хорошего вкуса», а не с позиции, к примеру, «диалектики». При «хорошем вкусе» история стремится к поэзии; формальной логике-в-словах противопоставляется логика-в-музыке, логика-в-танце, логика-в-любви, – в результате чего логика эстетической феноменологии приводит к «диалектике» в гегелевском категориальном исчислении. Трактат «Наука логики» следует воспринимать как логическое тестирование реальности с позиций «хорошего вкуса».
В основу статьи положен известный тезис о том, что язык невозможно понять из языка. Однако, предпринимаемые меры понимания языка через семиотику и социальные отношения надо признать совершенно недостаточными. В качестве исходного начала выхода философии языка за пределы языка следует принять факт избыточной сложности языка для целей межчеловеческого общения, особенно в сопоставлении с фактом избыточной сексуальности человека. Хайдеггеровские призывы понимать язык через поэзию, а в поэзии усматривать интенциональность богов, следует развить до онтологии богов, по отношению к которой онтология языка окажется вторичной. Этнографические материалы по трансовым ритуалам первобытной культуры и современные исследования «измененных состояний сознания» явно способствуют новейшим исследованиям на «пути к языку».
В эссе опровергается мысль М. Хайдеггера о том, что его будут понимать лет через двести. Тексты Хайдеггера достаточно однообразны по стилю; при этом их отличает глубокая укоренённость в малоизвестных тонкостях аристотелевской мысли, с одной стороны, и забота о состоянии современной науки, с другой стороны. Хайдеггер намеренно соединяет в себе культуру античного философского мышления с эрудицией филологических и физико-математических наук, что порой требует от читателя доли иронии при наличии собственных компетенций. В статье проясняется мысль, которую Хайдеггер удерживает в своей потаённости: язык, время и субъект в своей онтологии совпадают.
В статье центральное внимание уделяется философскому анализу понятия «время». Благодаря М. Хайдеггеру, время трактуется вне отношения к движению и трем формам времени (настоящее, прошедшее, будущее). Авторская позиция сводится к тому, что время масштабирует бытие, тем самым представляя разные картины мира и разные онтологии. По своему онтологическому статусу понятия время и знание пересекаются. Что касается традиционных соотношений времени и движения, то это соотношение носит частный характер, значимый при бытовом масштабировании времени.
Позиция швейцарского лингвиста XIX века Ф. де Соссюра вызывает интерес в философии языка странными и парадоксальными тезисами. Странность тезисов вызвана тем, что они не вписываются ни в одну известную в истории западной философии гносеологию: ни в сенсуализм, ни в рационализм, ни в априоризм, ни в феноменологию духа. По утверждению Соссюра, в структурах языка нет признаков его возникновения: как будто язык всегда существовал, лишь трансформируясь во времени и географии. В статье наблюдения Соссюра подкрепляются дополнительными аргументами. В частности, чем древнее язык, тем морфологически он сложнее, в нем больше громоздкости и казуистики. Язык, если и возникал исторически, то не «от простого к сложному», как это имеет место при естественном возникновении. Другой аргумент сводится к тому, что в пределах визуального общения, тем более среди родственников, грамматические структуры вербального языка вообще излишни: понимание осуществляется «без слов». Поэтому необходимость в морфологических структурах появляется исключительно за пределами визуального общения, то есть ради почты – посредством письменных знаков. Из этого следует важный вывод: человеческий язык формировался исключительно в форме письменности; акустическая стадия языка является вторичной – на основе уже готового письменного языка. Все разговорные языки появились в качестве «озвученности» готовой «письменности». Не письмо появилось из языка, а язык возник из письменности. Третий аргумент представлен тезисом о том, что письменность развивалась за пределами сигнального общения, исключительно ради передачи технологических рецептов. Соответственно, инициацией письменности явилось «рецептурное знание» – в рамках жреческой ритуально-трансовой когнитивности.