Потерянная, обретенная

Если бы дело происходило в романе – в одном из тех дешевых бульварных романов в мягкой обложке, которые обожала читать моя мать, – мне осталось бы только написать: и с тех пор они жили долго и счастливо. А потом одно слово: конец. Но это был не конец. Жизнь продолжалась. И если она была, безусловно, долгой, то уж безусловно счастливой ее не назвал бы никто.

Идиллии не наступило. Мы были слишком похожи. У нас обеих были сложные характеры. Мы обе были преданы своему делу…

В конце концов, мы любили одного и того же человека.

Поймите меня правильно: он был первым мужчиной, которого я встретила в жизни. О, конечно, я видела на улицах грязных парижских мальчишек, словно стайка воробьев, перепархивавших с мостовой на мостовую. Многие из них были развращены и кричали мне вслед гадости. Я видела профессоров в колледже – они не обращали на учащихся внимания и держались нарочито отстраненно. Я говорила с кавалерами Рене – они смотрели на меня как на девчонку, на досадную помеху их шашням, а порой украдкой щипали. Артур был первым, кто заставил мое сердце забиться быстрее, он был красив, любезен, уверен в себе, он был джентльмен. И его любила Шанель – разве этого недостаточно для того, чтобы тоже полюбить его?

Недоступный, желанный, чужой – он был на фронте, откуда приходили все более страшные вести. Еще в госпитале, всматриваясь в лица раненых офицеров, я начала за него бояться. Какие страшные раны! Какие чудовищные муки! Что, если и он…

Но нет. Артур Кэйпел был умен и образован. Кроме того, этот англичанин блестяще владел тем, что у нас во Франции называется «умением жить». Он не попал в кровавую бойню, а получил должность офицера по связи при маршале, и жизнь его была вне опасности, насколько это вообще возможно на войне. Узнав об этом, я ощутила и облегчение, и разочарование. Он останется жив; но мой герой, увы, вовсе не герой. Что лучше – мертвый лев или живая собака? Мать, не задумываясь, выбрала бы живого пса, но мой юный максимализм требовал мертвого льва. В глубине души я еще надеялась, что, погибни Кэйпел, мать будет целиком принадлежать мне. У меня оставались иллюзии!

Мое первое Рождество в кругу семьи прошло не так уж весело, но куда веселее, чем прошлое, когда мы с Рене просто поужинали жареными каштанами и подарили друг другу по паре чулок. Теперь Рене была в Довилле, но, по крайней мере, вне опасности. Над Парижем летали германские цеппелины. Все боялись бомбежек, сидели без света. Отменялись спектакли, закрывались танцевальные залы. К тому же стало плохо с отоплением – почти все угольные шахты остались на территориях, занятых Германией. Многие дамы проводили мужей и возлюбленных на фронт, и им было не до веселья. Подруга моей матери Эмильен Алансон, дама полусвета, модель Тулуз-Лотрека, оплакивала своего любовника. Бравый кавалерист не отсиживался при маршальской ставке, он пал на поле боя. Оглушенные страхом, испуганные за свое будущее, парижанки не торопились покупать новые платья и донашивали старые. Поэтому мать была не очень-то весела. Она больше обыкновенного курила и явно удивилась, когда я предложила ей сходить вместе к рождественской службе.

– Зачем?

Для женщины, получившей воспитание в монастыре, она была на удивление мало религиозна. И, кажется, никогда не переступала порога храма. Я не спрашивала, верит ли она в бога, считая это ее личным делом, но от меня не укрылось, что она с насмешкой реагирует на любую возможность вторжения потустороннего в нашу жизнь.

– Ты же хочешь стать доктором, неужели ты веришь во все эти сказки? – как-то обронила она.

Верю? Такого вопроса передо мной вообще не стояло. Верить можно в то, что нельзя проверить. А я проверяла, и не раз. Иначе откуда бы я знала, что у меня был брат? Что у меня есть брат ! Как бы я смогла найти ее?

Правда, мать не раз уверяла, что это она нашла меня. Ведь именно она пришла в то утро в «Прилив». Но я знала – все иначе. Провидение вело нас друг к другу. Мы должны были быть рядом, как нам и суждено.

Ничего этого я говорить матери не стала. Все мистическое она встречала едкой насмешкой. Тогда я просто предложила нарядить елку. И она опять спросила:

– Зачем?

У нее не было детей. Ей не приходилось наряжать елку. Тем не менее она согласилась.

– А ты поставишь свой башмачок у камина, Вороненок? Не забудь его начистить, а то Пер Ноэль положит туда уголь или розгу!

Как же я любила, когда у нее было хорошее настроение, когда она смеялась и шутила!

– И ты поставь свой башмачок у камина, – сказала я. – Вдруг Ноэль принесет кое-что и для тебя?

Что я могла подарить ей? Артур Кэйпел дарил ей настоящие драгоценности. Но у меня не было денег на бриллианты, да она их почти и не носила. Даже вечерами она не надевала драгоценностей. Я понимала ее выбор: она не желала выглядеть дамой из нуворишей, разодетой выскочкой, из грязи в князи.

В галерее Лафайет я купила ожерелье из поддельного жемчуга, самого крупного, какой смогла найти, в несколько рядов. Молоденькие продавщицы украдкой юмористически переглядывались, заворачивая мою покупку. Вероятно, подумали, что небогатая провинциалка решила осчастливить себя перед Рождеством фальшивыми драгоценностями. Или они имели в виду что-то другое? В огромных зеркалах галереи Лафайет я увидела кое-что новое. Признаться, я сама немного удивилась. В моей маленькой квартирке было только одно зеркало в двери шкафа, темное, с растрескавшейся амальгамой, мудрено в нем было как следует изучить свою внешность. А тут, увидев себя при свете дня, я поняла, что не выгляжу больше провинциальной девочкой в приютском платье и стоптанных башмаках. Передо мной стояла, несомненно, парижанка, одетая по последней экстравагантной моде, раскрепощающей женщину. И если эта девушка выглядела слишком серьезной для своих лет, то ни робкой, ни неуверенной ее уж точно назвать было нельзя!

Я больше не была испуганной, никому не нужной сироткой. У меня было любимое дело. И у меня была семья. Мать. Пусть мы порой не понимали друг друга, но разве в других семьях всё и всегда складывается гладко?

Ей очень понравился мой подарок. Она с удовольствием прикладывала крупные бусы к своей блузке.

– Ты похожа на меня, Вороненок! Тебе приходят в голову поразительные идеи!

Мне же Пер Ноэль принес набор щегольских чемоданов из желтой кожи. Я поняла это и как намек, и как предсказание – впереди меня ждала жизнь, полная странствий…