Потерянная, обретенная

– Вряд ли там будут роды. Скорее всего, гастрит и истерия…

– Неужели тебе не хочется погулять по морскому берегу? Развеяться? Девушки в твоем возрасте должны быть более падкими на развлечения!

Сама-то она не собиралась там развлекаться. О, нет. Танцы и пикники были только предлогом для знакомства с богатой публикой, поиска новых клиентов и открытия еще одного бутика, приносящего доход. У меня же была надежда, что, пока Шанель будет заниматься своими делами, я смогу подольше побыть рядом с Артуром. Пусть он относится ко мне как к ребенку, пусть подшучивает надо мной и прогоняет играть в волан с детьми, но…

Благоразумие взяло верх. Я осталась. Осталась, рискуя вызвать недовольство обожаемой матери. Но разве не чувствовала и она некоторое облегчение? Ей не пришлось больше быть матерью взрослой, самостоятельной девушки, пусть и не признанной ею публично. Она осталась самой собой – Мадмуазель, тонкой девочкой Коко, прелестным мотыльком! Впрочем, весьма практичным и деловитым мотыльком.

Антуанетт, приехав в Париж, рассказала, что мои предсказания оправдались. Шанель открыла бутик, и успех был оглушительным. Ее буквально осаждали богатые испанские аристократки, которых не интересовали ужасы войны. Они не знали и не хотели знать ничего о том, какие разрушения происходят в человеке, попавшем под вихревый пулеметный огонь, как валятся целые дивизии, отравленные чесночно воняющим ипритом, как солдат, вдохнувший фосген, захлебывается собственными легкими… Некоторые из этих пышных дам были представлены ко двору испанского короля, другие были просто богатыми выскочками из баскской провинции, чьи мужья нажили себе состояние на железорудных шахтах, которыми нашпигована эта благословенная земля. Но все они желали одеться по последней парижской моде, и как можно скорее!

Шанель наняла шестьдесят мастериц, но вскоре они были совершенно измотаны обрушившейся на бутик лавиной заказов. Мать подключила к требованиям Биаррица и парижский бутик. Она металась между Парижем и курортом, а мы наблюдали, и, наконец, ей это надоело.

Я очень привязалась к тетушке Антуанетт. С Адриенн мы были не так близки. Она казалась такой светской, такой блестящей. Я ее побаивалась, хотя однажды она со смехом рассказала, как они вместе с матерью выступали в кафешантане гарнизонного городка Мулен.

– Там был расквартирован десятый конный полк. Офицеры хотели развлечений, а нам позарез нужны были деньги – в магазине платили так ничтожно мало! Мы с Габриэль были хорошенькими и, кроме того, порядочными девушками, что приятно освежало господ офицеров, утомившихся несколько вульгарным шармом ш… Тех девушек, с которыми им приходилось водить знакомство. Этим надо было воспользоваться, и мы решили петь. Ну пела же Габриэль в монастырском хоре! Офицеры нас поддержали и пообещали аплодировать, пока напрочь не отобьют ладони. В какой-то момент Габриэль попыталась было отказаться, но поздно. И вот мы тащимся в кафешантан «Ротонда» и прямо идем к директору. Это был толстяк Шабассьер. Он посмотрел на нас, точно видел в первый раз, точно мы не торчали в его заведении почти каждый день! И сказал: хм-м… обошел нас кругом, и опять: хм-м… А потом: ну, исполните что-нибудь. От неожиданности Габриэль затянула какой-то католический гимн, Шабассьер немедленно закашлялся и кашлял до тех пор, пока ему не принесли из бара здоровенную рюмку кальвадоса. На самом деле он знал, что у нас есть поклонники, что офицеры будут приходить на «веселых сестричек», и согласился. И вот мы поем! Сразу выяснилось, что открывать рот в хоре и петь на сцене, где надо и чтобы зал тебя слышал, и чтобы глазам господ офицеров было на что посмотреть, – вовсе не одно и то же. В первый вечер мы сбились с ног, а спели-то всего четыре песенки. Но имели успех. Одна была про дамочку, потерявшую своего песика Коко, который всегда был ей предан, а вот муж дамочки изменял ей на каждом шагу. Нас вызывали на бис, накидали полную шляпку купюр, и в течение вечера то и дело начинали вопить: «Коко! Коко!» Так к сестренке и привязалась эта кличка. Ты смотри, не зови ее так. Она не любит этого, но вынуждена держать марку, коль уж это прозвище намертво к ней приклеилось.

Я обещала не называть Шанель кличкой Коко и сдержала свое обещание.

– Пожалуй, ты лучше вообще не говори ей, что я тебе об этом рассказывала! – вдруг испугалась Адриенн. Что знала обо мне эта высокая ясноглазая красавица, неразлучная спутница моей матери? Была ли ей известна тайна моего рождения? Думаю, да. Именно поэтому мне всегда было беспокойно в присутствии Адриенн.