Потерянная, обретенная

Не оттого ли я больше привязалась к Антуанетте? Я звала ее Туанет, и она относилась ко мне с неподдельной нежностью. Это была прекрасная девушка, кроткая и тихая, с чуткой любящей душой. Мы часто прогуливались вместе и с удовольствием говорили обо всем на свете: о прочитанных книгах, о странах, где нам хотелось бы побывать, о любви, которая, говорят, существует. Я видела, что Туанет не хотела уезжать, когда моя мать, а ее сестра тоном, не терпящим возражений, попросила ее взять на себя управление бутиком в Биаррице. Но, вместо того чтобы наотрез отказаться, она стала мямлить:

– Даже не знаю, дорогая… Это так ответственно! Богатая клиентура, множество работниц… Не уверена, что справлюсь, я ведь ровным счетом ничего не знаю и не умею!

– Чепуха, – отмахнулась от нее Шанель. – Дело хорошо поставлено, тебе не придется ничего делать и уж тем более принимать решения. Пора и тебе, сестричка, найти свое место в жизни и показать, на что ты способна… Кроме того, чтобы служить манекеном.

Я видела, что на чудесные глаза Туанет набежали слезы. Мы обе понимали, что дело вовсе не в том, чтобы дать ей найти свое место в жизни. Просто Кэйпел не мог слишком часто наведываться в Биарриц, а в Париже регулярно бывал по делам.

Я уважала страсть Шанель к своему делу, но не могла не заметить, что порой она приносила ему в жертву не только себя, но и других, ничуть не интересуясь их жизнью. Так, однажды она уволила мастерицу, которая недостаточно внимательно отнеслась к своим обязанностям. Не хочу преувеличивать свою роль в этой истории – я просто шла по коридору и услышала из уборной рыдания. Выяснилось, что барышня беременна, что ее жених воюет, но придет в отпуск и непременно на ней женится… И что ей обязательно нужна эта работа, потому что иных средств к существованию у нее нет.

– Какие глупости! Если она умеет шить, то вполне может работать на дому, и ничто не будет отвлекать ее от радостей грядущего материнства, – решительно сказала Шанель, и у меня по спине побежали мурашки. Вероятно, мне удалось выразить взглядом все овладевшие мною чувства, потому что она вздохнула и замолчала.

– Ладно, – сказала она после паузы. – Пусть работает дальше. Поручу ей что-нибудь незначительное, если она не в состоянии соображать.

Мать могла поступать очень жестоко, хотя по натуре жестокой не была. Причиной ее невнимательности к душевным переживаниям близких был постоянно функционирующий, глубоко практический разум. Ей в голову приходили идеи, которые не пришли бы никому. К примеру, никто и никогда не применял для женской одежды трикотаж. Как можно! Это ведь дешевка, рубище, оно к лицу только жокеям да конюхам, и еще, может быть, игрокам в поло. Свитер на джентльмене – одно, а на даме – совсем другое, это просто некрасиво, неуместно! Великий Пуаре был шокирован очередной выдумкой «несчастной пигалицы». У нее самой нет ни груди, ни бедер, ей совершенно нечего показать, вот и выдумывает мешковатые одеяния, чтобы скрыть свое уродство! Трикотаж – это ведь неженственно, грубо! Шифон, шелк, тафта – вот материи, которые должна носить настоящая женщина!

О нет, тут Пуаре был не прав. В свитерах, подвязанных кушаками, с широкими рукавами дама выглядела прелестно, в ее облике не было ничего грубого. Прежде «мужская» ткань помогала женщине быть изысканной, источать манящую сексуальность. Наряды от Шанель не уничтожали, а подчеркивали женственность, просто делали это более утонченно. Я знаю, о чем говорю, – я сама носила наряды ее работы. Я не бог весть какого мнения о своих внешних данных, но на меня стали обращать внимание, и внимание весьма лестное. У меня даже возникла мысль, что мать специально для меня придумывает невероятные наряды, в которых я бы выглядела наилучшим образом. Иллюзии, иллюзии…

Как-то раз она купила по дешевке партию толстого джерси. Просто потому, что ателье было завалено заказами, а поставка из Испании задерживалась. Тут же выяснилось, что покупка никуда не годится. Ткань была удивительно малоэластичной, она не желала льнуть, драпироваться, подчеркивать женскую фигуру и ужасно топорщилась вокруг талии. Немного потанцевав вокруг манекена – папироса в зубах, левый глаз прищурен от дыма, – мать вдруг вдохновенно взмахнула рукой и объявила:

– К черту талию!

Той зимой платье от Шанель впервые появилось на странице «Харперс Базар». Талии не было. Был шарф, повязанный почти на бедрах. Была горловина, как у мужской рубашки, что дало основание восторженным критикам окрестить новинку «платье-шемизье». И – о откровение! – оно было коротким, невозможно коротким! Лодыжки выставлены на всеобщее обозрение! Теперь уже невозможно позволить себе морщинку на чулке. Кстати говоря, мать ненавидела неопрятность.