Потерянная, обретенная

– Нет, – сказала мать с нежной улыбкой, которой невозможно было противиться и которую я так любила и ненавидела. – Прозрачный флакон самого чистого стекла. Драгоценная жидкость золотистого цвета должна быть заключена в простой сосуд, как бы подчеркивающий, что содержание важнее формы, главное – внутри. Это не нужно украшать, раскрашивать, золотить. Оно само рождено на свет украшать.

– Но эти духи невозможно будет назвать, – простонал Эрнест. – Если бы они были во флаконе-звезде, мы бы назвали их, скажем, «Звезда севера». Если в виде ангела – «Габриэль». Прекрасное название – «Габриэль»! Вам нравится?

Разумеется, ей нравилось.

– Лучше тогда просто «Шанель».

– Просто «Шанель»? Пожалуй, звучит неплохо, – согласился Бо. – Но ароматов же два.

– «Шанель № 5» и «Шанель № 22».

– Но так никто не делает! – попытался выдвинуть последний аргумент совершенно шокированный парфюмер.

– О-о, господин Бо! Если бы вы знали, сколько лет подряд я слышу эти слова… Доверьтесь моему чутью, и ваше имя войдет в историю. Вместе с моим.

Мое имя, полагаю, не вспомнит никто. Матери и в голову не пришло назвать один из ароматов моим именем. И это было тем более обидно потому, что годом раньше многократно обхаянный ею модельер Поль Пуаре выпустил духи «Розина», названные в честь его дочери. Пусть парфюм оказался неудачным и не получил признания, но все же, все же…

Рекламу Шанель тоже делала своеобразную. Она не поместила объявления в газеты и даже не поставила флакон с духами в витрину бутика. Но всем богатым и знатным клиенткам в качестве рождественского подарка, сюрприза от фирмы, был отослан простой прямоугольный флакончик, а некоторым, особо избранным и приближенным, мама вручала духи сама, таинственно шепча:

– Это подарок. Он пока не поступил в продажу, но я хотела бы, чтобы он уже был у тебя, дорогая.

Даже телеграфом вести не разносятся быстрее! Получившие флакончик ходили с важным и загадочным видом, точно состояли в элитарном клубе. Все прочие втягивали носами ароматный воздух, мучительно завидовали и мечтали. Когда, наконец, вожделенный аромат появился в продаже, у ателье на Камбон выстроилась очередь. Дамы рвали духи друг у друга из рук. Непомерно высокая стоимость никого не отпугивала. Полицейские тщетно пытались навести порядок. Кассиры устали крутить ручки аппаратов. Эрнест Бо ходил именинником. Весь Париж благоухал запахом «Шанель № 5». Парфюмеру Франсуа Коти оставалось только кусать локти: поговаривали, что Эрнест Бо первым предложил волшебную композицию ему, но тот отказался, сказав: «Слишком дорого…»

Ничто не могло быть слишком дорого для Шанель.

Разумеется, люди, которые полагали, что деньги и слава сами плывут к ней в руки, ошибались. У нее бывали скверные дни, когда она не желала вставать с постели, курила, осыпая пеплом свои шелковые простыни, и спускалась к завтраку с заплаканным, хотя всегда умытым и напудренным лицом. У нее были провалы и неудачи. Иногда она доверяла тем людям, которым доверять не следовало. А порой проявляла удивительную наивность – качество, более подходящее для воспитанницы монастыря, чем для парижской коммерсантки. Например, в случае с духами. Идея оказалась блестящей, а вот исполнение подкачало. Фирма Ралле, с которой у Эрнста Бо был заключен контракт, явно не справлялась с таким масштабом работы. Непременно страдало или количество – духов, которых Париж ждал как манны небесной, недоставало; либо качество – половина флаконов по прибытии к месту продажи оказывались разбитыми, неплотно закупоренными, драгоценная влага просачивалась наружу и благоухала бесполезно. К тому же ателье на улице Камбон оказалось мало приспособленым для хранения больших партий духов. Шанель пришлось взять в аренду склад галереи Лафайет.

– Я бегала туда покупать ленты и заготовки для шляпок, – вздохнув, сказала мне мать. Она редко настолько отдавалась лирическому настроению, чтобы так непосредственно вспоминать свое прошлое до славы, до денег. – Тогда Баде на меня бы и не взглянул. А теперь весь извивается, лебезит и предлагает взаимовыгодное сотрудничество.

Теофиль Баде, владелец галереи Лафайет, не стал бы беспричинно «извиваться и лебезить». Старый хитрый лис обвел мою мать вокруг пальца так же ловко, как лис из басни – всем известную ворону. Непрерывно осыпая ее комплиментами, будто из разорванного мешка, он представил Шанель братьев Вертхаймеров. О, это достойнейшие люди, им можно доверять.

– Да ведь мы уже, кажется, встречались?

– Боже, конечно! Конезаводчики из Довилля! Мы однажды виделись на скачках. Как чувствует себя знаменитый Эпинар?

– Неплохо, благодарю.

– А его жокей, господин Перен?

– Вот он, к сожалению, хуже – упал и повредил себе спину. Мы выплачиваем ему пожизненное содержание.

– Как это великодушно с вашей стороны!

– О, мы не делаем ничего сверхъестественного. А вот вы, мадемуазель… Ваши духи уникальны, как и все, что делаете вы!