Потерянная земля

И в этом смысле Валентин Александрович даже был благодарен пришлым — рутина отступила. Нельзя сказать, что Валентин Александрович вел с ней тяжелый неравный бой, нет… до недавнего времени он даже не осознавал своей потребности в изменениях. Так привыкаешь к жажде или голоду — однажды наступает момент, когда физические терзания исчезают. Главное — снова осознать свою потребность, прежде чем она убьет тебя… Выходя из дома, он по-мальчишески пнул рассевшуюся на крыльце курицу — и даже на душе полегчало.

«Виллис» не завелся, изрядно повеселив Валентина Александровича. Такого с его машиной не случалось никогда. Ура!!!

В самом прекрасном расположении духа он прогулялся до конторы пешком. Такой он набившую оскомину деревню не видел никогда. Да хрен его знает, что изменилось. Добавились новые штрихи, детали — вроде бы и незаметные, но меняющие весь облик Выселок до неузнаваемости.

А самым странным было, естественно, идти пешком. На своем «джипе» Валентин Александрович привык ездить… ну, чуть ли, не в туалет.

Его грудь распирало, хотелось заорать, пуститься вприпрыжку, сорвать трубку (этого, как его там, ну, растение… черт, забыл… ) и обстрелять соседские окна недозревшими ягодами бузины. Солнце… господи, да оно не просто грело, оно ласкало, оно баюкало, оно было полноправным другом, принесшим лето — и самые большие каникулы. Самым лучшим другом.

Детство… Валентин Александрович, наверное, впервые задумался о том, что в детстве было здорово. Заскучал по нему. Это в человеческой натуре, руками и ногами пытаться избавиться от чего-либо — а потом жалеть. Когда уже поздно и ничего не вернешь. Даже если он помолодеет до состояния двенадцатилетнего пацана, это все равно не даст ровным счетом ничего. Не вернешь теплые материнские руки, купания на речке с друзьями по вечерам, стакан такого вкусного молока поутру… молока — хоть утопись, но вкус уже не тот. Не вернешь ту радость — и не избавишься от стальных колодок прожитых лет, от заработанного синяками и шишками жизненного опыта. От памяти войны… Не вернешь даже мир, оставшийся за невидимыми — но непреодолимыми стенами, запершими их в Выселках. Да и нет уже того мира, снаружи — новый, пугающий, совсем неизвестный.

Так что теперь — пойти утопиться? Шиш вам всем! Не дождетесь!

Валентин Александрович все же не удержался, пустился вприпрыжку. Одышка началась через несколько метров… неприятно тряслись телеса, которые он отрастил от спокойной жизни — но он скакал козлом, назло, словно пытаясь доказать что-то самому себе. С ноги слетел кожаный шлепанец, закувыркался по дороге. Валентин Александрович остановился, согнулся, пытаясь отдышаться, чувствуя сквозь тонкий носок теплоту дорожного песка — уже успел нагреться на солнце. А пошли вы все!!! Пыхтя, он снял второй шлепанец, носки…

Теплый песок просыпался сквозь непривычные пальцы ног. Валентин Александрович осторожно, неуверенно, сделал несколько шагов, подобрал блудную обувь…

Он так и пошел на работу — в одной руке портфель, в другой — шлепки с засунутыми в них носками, болезненно морщась, когда розовые пухлые пятки кололи случайные камушки. Что-то насвистывая под нос, улыбаясь своим мыслям и не обращая внимания на случайных свидетелей своего тихого бунта.

До появления хозяев оставалось меньше пары часов.

* * *

Холодная бесконечность — и он один против нее. Нет, не против… в ней. Часть ее, неотъемлемая часть. Багровый космос, в котором плавно качает истерзанный кусок мяса — и лишь по странной случайности внутри тугого клубка вен, сухожилий и нервов еще теплится огонек лампадки… жизнь…

Такая хрупкая, такая бесценная. Такая бесцельная. Исподволь разбазариваемое сокровище, которое можно лишь уничтожить — но не присвоить.

Гигантские качели останавливались, а он тонул, все глубже опускаясь во мрак, кружась как осенний лист, видя перед собой с каждой секундой темнеющий сумрак. Понемногу стали проступать и другие чувства — осязание, обоняние, слух…

Под спиной — жесткая ровная поверхность. Воет сирена. Жарко… а потом вернулась память.

Он рванулся так, что едва не растянул все связки, вскочил, забился в угол, судорожно озираясь… тишина и полумрак. На самой границе света, посреди коридора лежит темная масса.

Он не хотел смотреть. Он и так знал, что там увидит.

А еще — знал, что нового шанса не будет.

И все же Вадик подошел… спокойно, мягко ступая по грязному полу. Лицо бедолаги застыло в невыразимом ужасе, он был седой как лунь. Под телом растеклась лужа — взяли свое инстинкты; тело готовилось к решающей схватке и избавлялось от всего лишнего…

Нелепая, неуклюжая шина на ноге. Запекшаяся струйка крови, сползающая из ноздри по белой щеке мертвеца. Окровавленная и разодранная одежда. Вадика передернуло и он отвернулся. Нет, все нормально, но увидеть свой собственный труп — это явный перебор… А еще — ему стало стыдно. Перед самим собой — так, что щеки и уши раскрасились в тон пионерскому галстуку. Да нет здесь пионеров…