Потерянные слова

* * *

Ночью мне приснилось, что я во Франции. На голове Гарета был тюрбан, а Берти мог говорить. Ангус раскачивался со мной, повторяя: «Секура, секура». Я посмотрела на свои стопы — и увидела окровавленные обрубки.

* * *

Когда я пришла на следующее утро в Скрипторий, Лиззи была уже там. Она протирала ячейки влажной тряпкой, и я услышала запах уксуса.

— Проспала? — спросила она.

— Кошмары снились.

Лиззи кивнула.

— Сегодня утром увезут ячейки. Если сложишь в коробку все, что лежит у тебя на столе, ее тоже заберут.

Мой стол. Все находилось на своих местах, даже лежали листочки и копии гранок. Мой закуток был похож на комнату в музее. Я взяла коробку и стала наполнять ее.

Мой экземпляр словаря Сэмюэла Джонсона отправился туда первым, потом — папины книги, которые он называл «библиотекой Скриппи». Я взяла в руки потрепанный том «Тысячи и одной ночи» и открыла сказку про Аладдина. На меня нахлынули воспоминания, и я закрыла книгу.

Я убрала все на столе и открыла его крышку. Там лежал роман, который я так и не смогла дочитать до конца. Из него выпал листочек — скучное слово, скорее всего дубликат. Я положила его обратно в книгу, а ее — в коробку. Карандаши и ручка. Блокнот. «Правила Харта» с запиской мистера Данкворта. Все отправилось следом.

Я взяла обувную коробку с листочками. Моими листочками. Листочки, которые Гарет получал от Лиззи или тайком забирал из Скриптория. Я положила их тоже в большую коробку, закрепив друг с другом ее створки.

— Я думаю, мы закончили, Лиззи, — сказала я.

— Почти.

Она обмакнула тряпку в ведро и отжала лишнюю воду. Затем встала на колени и вытерла нижний ряд ячеек.

— Теперь все, — сказала Лиззи, сев на корточки.

Я помогла ей подняться.

Пожилой мужчина и юноша пришли, когда Лиззи выливала воду из ведра под ясень.

— Все готово, — сказала я.

Мужчина показал на полку с ячейками у двери, и мальчик наклонился, чтобы подхватить ее с одного конца. У обоих было одинаковое телосложение и светлые волосы. Хотелось надеяться, что война закончится до того, как юноша станет совершеннолетним. Они отнесли полки к небольшому грузовику, стоявшему на подъездной дорожке.

Лиззи вернулась со щеткой и совком.

— Только подумаешь, что уже все сделано!

Она стала подметать пыль, десятилетиями скапливавшуюся под ячейками.

Полка за полкой мужчина и его мальчик убирали все, где когда-то хранились листочки.

— Последняя, — сказал мужчина. — Ту коробку тоже забирать? Ее отвезти в Старый Эшмол?

Теперь мне надо идти в Старый Эшмол? Раньше я не думала об этом, но сейчас такой вопрос возник.

— Пока оставьте ее здесь, — попросила я.

Мужчина, держа полку за один конец, выходил из Скриптория задом, вертя головой, чтобы не споткнуться обо что-нибудь. Я вышла вслед за ними и смотрела, как они грузят последние ячейки в машину. Они закрыли кузов, влезли в кабину и выехали за ворота в сторону Банбери-роуд.

— Теперь точно все, — сказала я Лиззи, вернувшись в Скрипторий.

— Не совсем.

Стоя на коленях, она держала в одной руке совок, а в другой — пачку листочков.

— Они грязные, — предупредила она, передавая их мне.

Листочки были скреплены друг с другом ржавой булавкой и паутиной. Я вынесла их на улицу и отряхнула, затем вернулась за сортировочный стол. Семь листочков были исписаны разным почерком, на них стояли разные даты, а цитаты были взяты из разных книг.

— Прочитай их вслух, — попросила Лиззи. — Проверим, знаю ли я эти слова.

— Ты знаешь их, — сказала я.

— Читай.

— Bonde mayde, — Лиззи сразу перестала подметать. — Bound maiden, bondmaiden, bond servant, bond service, bond-maide, bondmaid.

Их цитаты казались вполне безобидными, но на трех листочках папа привел возможные определения: рабыня; невольница; служанка, обязанная прислуживать до самой смерти.

Слово рабыня было обведено.

Я вспомнила, как заглавный листочек нашел меня под сортировочным столом.

Лиззи подсела ко мне.

— Из-за чего расстроилась?

— Из-за этих слов.

Лиззи поменяла листочки местами, словно пытаясь сложить головоломку.

— Оставишь их себе или отдашь мистеру Брэдли?

Слово bondmaid само нашло меня, уже во второй раз, и мне не хотелось, чтобы оно появилось в Словаре. Это вульгарное слово. Более оскорбительное для меня, чем некоторые слова Мейбл. Имела бы я право отклонить его, если бы была редактором?

— Оно означает рабыня, Лиззи. Тебя это никогда не смущало?

Лиззи задумалась.

— Я не рабыня, Эссимей, но сама себя я считаю невольницей.

Ее рука потянулась к крестику, и я знала, что она подбирает слова, чтобы сказать что-то важное. Когда она наконец убрала руку от распятия, она улыбалась.

— Ты всегда говорила, что слово может менять свое значение в зависимости от того, кто его использует. Так что bondmaid может означать нечто большее, чем говорят эти листочки. Я была твоей bondmaid с тех пор, как ты была маленькой, Эссимей, и я радуюсь этому каждый день.

* * *