Когда мы закрыли дверь Скриптория, на улице уже темнело, и мы вместе пошли на улицу Обсерватории. Мы поужинали хлебом с маслом у меня на кухне, и, когда мои глаза стали уже закрываться, я попросила Лиззи остаться со мной ночевать.
— Тебе будет удобно на моей старой кровати. Но можно мне спать вместе с тобой?
Когда мы поднялись наверх, Лиззи забралась под одеяло и обняла меня. Я рассказала ей о Берти, о его страхе и о своем.
— Мне кажется, я теперь могу представить, каково им там, — прошептала я в темноте.
Я ничего не сказала про Гарета. Мы не говорили о его письме. О битве при Лоосе ходили слухи по всему Оксфорду.
Я проснулась одна, но под грохот, доносившийся с кухни. На плите стояла каша, и, когда Лиззи увидела меня, она положила ее в миску, добавила сливки, мед и щепотку корицы. Я поняла, что она уже успела сходить на рынок.
Мы ели молча. Когда наши тарелки опустели, Лиззи сделала тосты и заварила чай. В отличие от меня, она свободно чувствовала себя на кухне. Мне вспомнились наши каникулы в Шропшире.
— Рада, что ты улыбаешься, — сказала она.
— Рада, что ты здесь.
Скрипнула калитка.
— Утренняя почта, — сказала я. — Он сегодня рано.
Я ждала шорох писем, проталкиваемых через щель в парадной двери, но его не было. Лиззи вышла в коридор посмотреть, есть ли кто-нибудь снаружи. Я пошла за ней.
— Что он делает? — спросила я.
— Он держит…
Лиззи зажала рот рукой и стала качать головой. Послышался еле слышный стук в дверь. Она сделала шаг вперед.
— Стоп! — вырвался мой хрип. — Это для меня.
Но я не смогла двинуться с места.
В дверь снова постучали. Слезы лились по щекам Лиззи, когда она обернулась ко мне. Она протянула мне руку, и я взяла ее.
Мужчина был старым, слишком старым для войны, поэтому ему поручили разносить печаль. Я держала в руках телеграмму и смотрела, как он уходит обратно по улице Обсерватории, ссутулившись под тяжестью сумки.
Лиззи осталась со мной. Она накормила и искупала меня, потом держала за руку, когда мы шли вниз по улице и вокруг квартала до церкви Святого Варнавы. Она молилась, а я не смогла.
Через две недели я захотела вернуться в Редклиффский госпиталь. Ангуса отправили в реабилитационный центр поближе к дому, а Берти перевезли в госпиталь в Нетли. Там были еще три парня, которые потеряли речь от пережитого на фронте. Я сидела с ними, пока сестра не отправила меня домой.
Через месяц после телеграммы пришла посылка. Лиззи принесла ее в гостиную.
— Здесь записка, — сказала она, вынимая ее из-под веревки, которой был перевязан коричневый сверток.
Лиззи подложила угля в камин и селя рядом со мной. Я развязала веревку, и бумага скользнула вниз.
— Вот и хорошо, — сказала она.
— Что хорошо?
— Что есть еще экземпляры.
Она взяла один и стала переворачивать листы, считая их себе под нос. На пятнадцатой странице она остановилась и нашла свое имя.
— Лиззи Лестер, — прочитала она.
— Ты помнишь свое слово?
—
Она провела по слову пальцем и, глядя на меня, зачитала наизусть:
— Браво, Лиззи. Слово в слово. Как ты это запомнила?
— Я попросила Гарета прочитать мне три раза, пока не выучила наизусть. Он показал мне каждое слово с моим именем. Я запомнила их значения и номера страниц.
— Почему ты думаешь, что хорошо иметь дополнительные экземпляры?
— Потому что они получат свежий воздух, — ответила Лиззи. — Ты можешь отдать один экземпляр мистеру Брэдли, а другой отнести в Бодлианскую библиотеку. Они хранят все, что имеет ценность, ты сама говорила. Каждую книгу, каждую рукопись, каждое письмо от лорда Такого профессору Сякому.
— Думаешь, этот словарь имеет ценность?