15 августа 1928
Дорогая мисс Меган Брукс!
Меня зовут Эдит Томпсон. Ваши родители, возможно, обо мне рассказывали вам. Сара, ваша покойная мать, была одной из моих лучших подруг и одной из немногих людей, готовых сопровождать меня в том, что она шутя называла «историческими прогулками» (я никогда не уточняла, что именно она имела в виду под словом «прогулки», поэтому мне оставалось лишь гадать). Когда вы все уплыли в Австралию, мне было трудно найти ей замену, но я приходила в восторг от ее писем, в которых она в подробностях рассказывала о вас, о своем саде и местной политике. О каждой теме она писала с большой гордостью. Как я скучаю по ее остроумию и полезным советам!
Я отправляю это письмо и сопровождающий его дорожный сундучок с согласия вашего отца по причине, которая скоро станет очевидной для вас. Я надеюсь, что он каким-то образом подготовил вас к содержимому и того и другого.
Сундук принадлежал другой моей близкой подруге. Ее звали Эсме Оуэн, в девичестве Николл. Мне известно, что от вас никогда не скрывали, что вы были удочерены, но, возможно, вы не знаете всех подробностей. Я думаю, что история, которую мне предстоит вам рассказать, вызовет сильные эмоции. Прошу простить меня за это, но я бы испытывала огромную печаль, если бы не поделилась ей.
Дорогая Меган, двадцать один год назад Эсме подарила вам жизнь, но она не была в состоянии принять дальнейшее участие в вашей судьбе. Это очень деликатные обстоятельства, но ваши мать и отец проводили много времени с Эсме последние месяцы перед вашим рождением. Для меня было очевидно, что они любили ее и восхищались ей так же, как я. Когда пришло время, ваша мать была рядом с Эсме и помогла ей так, как я не в силах была помочь. Для Сары было привычно присутствовать при родах, и она потом целый месяц просидела у кровати Эсме, а вы, прекрасное дитя, стали связующим звеном между ними.
Мне больно писать следующие слова. Их истина — это горе, от которого мне уже не оправиться. Эсме умерла утром 2 июля этого года, 1928-го. Ей было всего сорок шесть лет.
Причина ее смерти весьма банальна: ее сбил грузовик на Вестминстерском мосту. Только в жизни Эсме не было ничего банального. Она приехала в Лондон по случаю принятия Закона о равных правах, но не для того, чтобы выкрикивать лозунги с транспарантом в руках, а для того, чтобы понять и записать, что этот закон значил для простых людей. Это то, чем она занималась: проверяла, кого не хватает в официальных отчетах, и давала им возможность высказаться. Она вела колонку в своей еженедельной газете «Потерянные слова». Каждую неделю она общалась с простыми, неграмотными и забытыми людьми, чтобы узнать их мнение о больших событиях. В тот день, 2 июля, Эсме разговаривала с женщиной, которая продавала цветы на Вестминстерском мосту, когда толпа вытеснила ее на проезжую часть.
Я чувствую, что должна рассказать не только о смерти Эсме. Думаю, что история нашей последней встречи с ней вполне подойдет.
Меня пригласили на балкон в Голдсмитс-холл, где проводился ужин в честь выхода последнего тома «Оксфордского словаря английского языка». Я была там в сопровождении Росфрит Мюррей и Элеонор Брэдли, дочерей редакторов, посвятивших свои жизни продолжению дела своих отцов. Кто-то поднял шум из-за нашего пола и нашего присутствия на ужине среди мужчин, и нам хотя бы позволили послушать выступления. Премьер-министр Стэнли Болдуин произнес прекрасную речь, поблагодарив редакторов и весь персонал, но он даже не взглянул на балкон. Я принимала участие в работе над Словарем с момента выхода его первых брошюр в 1884 году и до выхода последнего тома. Мне говорили, что немногие присутствующие могут похвалиться такой верностью. Росфрит и Элеонор тоже посвятили делу десятилетия своей жизни, как и Эсме.
Не так давно она сказала мне, что всегда считала себя невольницей Словаря. Он продолжал владеть ею, сказала она, даже когда она ушла. Тем не менее, несмотря на такую привязанность, в тот вечер ее не пригласили даже на балкон.
Мужчины ужинали лососем под голландским соусом, а на десерт им подали шоколадный мусс. Они пили «Шато Марго» 1907 года, а нам выдали программу выступлений и меню — умышленная жестокость, на мой взгляд.
К концу вечера мы умирали от голода, но Эсме приехала из Саутгемптона, чтобы встретиться с нами, и, когда мы вышли из Голдсмитс-холла, она ждала нас с корзиной еды. Погода была теплая, и мы доехали на повозке до Темзы, сели под фонарем и устроили свой собственный праздничный пикник. Эсме предложила тост «За женщин Словаря!» — и мы подняли бокалы.
Я не знала о сундуке до тех пор, пока после похорон ее подруга Лиззи Лестер не настояла на том, чтобы отправить его вам. Она вытащила это потрепанное сокровище из-под кровати и объяснила мне, что я в нем найду, если открою крышку. Бедная женщина была убита горем, но, когда я пообещала, что перешлю вам сундук при первой же возможности, она немного успокоилась.
Сундук простоял у меня на кровати всю неделю. Я его так и не открыла. Когда мои слезы по Эсме высохли, я поняла, что мне не нужно исследовать его содержимое. Для меня Эсме — как любимое слово, которое я понимаю по-своему и не хочу менять свое мнение.
Сундук ваш, Меган. Хотите — открывайте его, хотите — нет. Что бы вы ни выбрали, пожалуйста, знайте, что я с удовольствием отвечу на любые вопросы об Эсме, если они у вас возникнут. Кстати, она называла меня Дитте. Я очень скучаю по этому имени и буду рада такому обращению, если вы захотите написать мне.
С любовью и глубокими соболезнованиями,
Дитте Томпсон
