Потерявшая разум. Откровенная история нейроученого о болезни, надежде и возвращении

На снимках моего мозга четко виднелась россыпь черных точек, каждая размером с изюминку, – всего около восемнадцати, по словам доктора Аткинса. Самые крупные опухоли находились в лобной и теменной долях, но были и другие – в височной, в затылочной доле, в базальных ганглиях, расположенных в глубине мозга, которые помогают нам координировать движения. Позже Кася рассказала, что на снимках мой мозг был похож на ломоть хлеба с изюмом.

Самая большая опухоль, размером с миндалину, по словам доктора, находилась в лобной доле.

– Неудивительно, что ты сама на себя не похожа, – тихо сказала Кася.

– Брось, не так уж я изменилась!

Снимок моего мозга, сделанный 19 июня, на котором доктор Аткинс обнаружил новые опухоли (круглые образования) и обширный отек (белые области). Самая заметная опухоль – в верхней части снимка в префронтальной коре

Доктор Аткинс кивнул Касе и продолжил:

– Также на снимках видны несколько смазанных белых областей, которые указывают на сильнейший отек мозга.

– Мам, я люблю тебя, – проговорила Кася по-польски.

– Но от стероидов отек спадет! Мне уже намного лучше! – широко улыбаясь, сказала я.

Я обвела взглядом Мирека, молча смотревшего на меня, и медсестер, у которых опять глаза были на мокром месте.

Почему они так пессимистично настроены? Они все принимают слишком близко к сердцу. Можно подумать, настал конец света.

– Мне очень жаль, что иммунотерапия не помогла, – повторил доктор Аткинс. – Я надеялся, что она сработает.

Больше никто не сказал ни слова. В комнате повисла тяжелая тишина. Но я не сдавалась:

– Ну хорошо, а дальше что? Что будем делать?

– Мы проведем лучевую терапию, – ответил доктор. – Наш радиоонколог Шон Коллинз свяжется с вами в ближайшее время.

Но мы все понимали, что облучение – это не лекарство.

– А потом? – спросила я. – Что, если это не сработает?

Доктор Аткинс молчал.

– Пожалуйста, скажите мне, – попросила я. – Что будет потом?

Я чувствовала себя ученым, который спрашивает о подопытном образце в банке, как будто речь шла не о моей возможной смерти, а о чем-то совершенно постороннем.

– Вместе с отеком усилится давление на мозг, и вы, вероятно, впадет в кому, – ответил доктор.

Кома? Кома меня не пугает. Это звучит успокаивающе, как сон.

– А потом? – не отставала я.

– Потом… в конце концов вы умрете, – тихо сказал он.

– Ладно. Что мне делать сейчас? Как к этому подготовиться? – спросила я будничным тоном, как будто речь шла о ремонте навеса на заднем дворе.

Казалось, он не знал, что сказать, и, помолчав, наконец ответил:

– Пришло время приготовиться к худшему. Приведите свои дела в порядок.

Все, кто был в кабинете, с трудом сдерживали слезы.

Но мне плакать совсем не хотелось.

– Хорошо, – кивнула я. – Мне нравится действовать по плану. Значит, займусь делами.

Вдруг я поняла, что мне ничего не нужно делать, – я разобралась со всем еще несколько месяцев назад, когда у меня только обнаружили рак мозга. Осознание того, что я уже ко всему готова, наполнило меня спокойствием. Я была довольна собой.

А все остальные были убиты горем.

Как они все расстроены. Но я же в порядке. Они обязательно это поймут.

О смерти мы больше не говорили. Домой мы с Касей и Миреком ехали молча.

Я сидела на пассажирском месте и прокручивала в голове все, что читала об иммунотерапии в научной литературе. Я была уверена, что отек и новые опухоли – это временное явление и что все закончится выздоровлением. Я помнила, что в одном исследовании упоминалось несколько случаев, когда опухоли увеличились в размере, а затем сморщились и исчезли. Я не потеряла способности помнить прочитанное, и это придавало мне сил.

Я много лет изучала шизофрению и знала, что нарушения в работе мозга ведут к неспособности пациента оценивать ситуацию и осознавать, что он психически болен. Но в тот момент весь мой громадный профессиональный опыт был абсолютно бесполезен – я не видела, что рассудок и сама жизнь от меня ускользали.

Несколько дней спустя, в воскресенье, 28 июня, мы с Касей заехали в магазин для дома Home Depot.

Синий. Оранжевый. Розовый. Красный. Белый.

Под навесом в садовом отделе стояли ряды бальзаминов всех возможных оттенков.

– Мам, мы тут уже пятнадцать минут, – сказала Кася. – Выбери хоть какой-нибудь.