Потерпевшие кораблекрушение

Однако, поразмыслив, я пришел к выводу, что есть и другой выход, не столь отчаянный. Оказавшись в безопасности в Кальяо, я смогу вступить в переговоры с кредиторами через посредство какого-нибудь ловкого агента, который уговорит их согласиться на легкие для меня условия. Тут я снова вспомнил, что, несмотря на все мои просьбы, Джим ничего не рассказал мне о нашем банкротстве. Он слишком торопился узнать все о «Летящем по ветру». Хоть это было очень неприятно, мне предстояло еще раз пойти к нему, чтобы выяснить свое положение.

Я ушел, не доев обеда, но полностью оплатив счет и дав официанту на чай золотую монету. Меня охватило какое-то безумное легкомыслие: я чувствовал, что должен хватать и тратить сколько смогу, – присвоение чужого и мотовство казались обязательными условиями уготованной мне судьбы. Я шел, посвистывая, набираясь наглости для предстоящей встречи с Мэйми, со всем светом, а может быть, в дальнейшем и с судьбой.

Перед самой дверью их дома я остановился, закурил сигару, чтобы придать себе больше уверенности, и развязно вступил в комнату, откуда недавно был изгнан с позором. Мой друг и его жена кончали свою скудную трапезу: обрезки вчерашней баранины, холодные лепешки, оставшиеся от завтрака, и жидкий кофе.

– Извините, миссис Пинкертон, – сказал я, – мне очень неприятно навязывать свое присутствие тем, кто с удовольствием без него обошелся бы, но у меня есть дело, которое необходимо немедленно обсудить.

– Я вам мешать не буду, – сказала Мэйми и величественно удалилась в соседнюю комнату.

Джим посмотрел ей вслед и печально покачал головой.

Он выглядел совсем старым и больным.

– Что еще случилось? – спросил он.

– Ты, наверное, помнишь, что не ответил ни на один из моих вопросов, – сказал я.

– Каких вопросов? – запинаясь, пробормотал Джим.

– А тех, которые я задавал тебе. Если мои ответы на твои вопросы не удовлетворили Мэйми, то на мои ты не ответил совсем.

– Это ты о банкротстве? – сказал Джим.

Я кивнул, и он смущенно заерзал на стуле.

– Сказать по правде, мне очень стыдно, – начал он. – Я

пытался как-то уклониться от ответа. Я позволил по отношению к тебе большую вольность, Лауден. Я с самого начала обманывал тебя, и теперь краснею, признаваясь в этом. А ты, не успев вернуться, сразу задал мне тот самый вопрос, которого я больше всего боялся. Почему мы так скоро обанкротились? Твое острое деловое чутье тебя не обмануло. Это-то и мучает меня и чуть не убило сегодня утром, когда Мэйми обошлась с тобой так сурово, а моя совесть все время твердила мне: «Это ты виноват!»

– Но что произошло, Джим? – спросил я.

– Да ничего нового, Лауден, – уныло сказал он. – Но я не знаю, где мне взять сил, чтобы посмотреть тебе прямо в лицо, после того, как я так подло тебя обманул. Я играл на бирже, – добавил он шепотом.

– И ты боялся рассказать мне об этом? – воскликнул я. –

Ну какое это имело значение! Разве ты не понимаешь, что мы все равно были обречены? Впрочем, меня интересует совсем другое: я хочу точно знать свое положение. На это есть важные причины. Чист ли я? Существует ли документ, что мои кредиторы удовлетворены, и каким числом он помечен? Ты и представить себе не можешь, что от этого зависит!

– Вот оно, самое худшее, – сказал Джим, словно во сне.

– Как мне ему об этом сказать?

– Я тебя не понимаю! – воскликнул я, и сердце мое сжалось от страха.

– Боюсь, что я недостаточно считался с тобой, Лауден, –

сказал он, жалобно глядя на меня.

– Недостаточно считался? – переспросил я. – Каким образом? О чем ты говоришь?

– Я знаю, как это ранит твою щепетильную гордость, –

сказал он. – Но что мне оставалось делать? Положение было безнадежным. Судебный исполнитель… – как всегда, эти слова застряли у него в горле, и он оборвал фразу. –

Пошли всякие разговоры, репортеры уже взялись за меня, начались неприятности из-за мексиканских акций, и меня охватила такая паника, что я, наверное, потерял голову. А

тебя не было, и я не устоял перед искушением.

Пока он ходил так вокруг да около, намекая на что-то ужасное, меня охватил мучительный страх: что он сделал?

Как он недостаточно считался со мной в мое отсутствие?

– Джим, – сказал я, – объясни же наконец, в чем дело! Я

не в силах больше выносить эту неизвестность!

– Ну, – сказал он, – я знаю, что это была большая вольность с моей стороны… Я официально заявил, что ты никакой мой не компаньон, а просто разорившийся художник, что к денежным делам и счетам я тебя почти не допускал. Я сказал, что никак тебе не мог объяснить, чье имущество – чье. Мне пришлось так сказать, потому что некоторые записи в счетных книгах…

– Ради всего святого перестань меня терзать! – вскричал я. – Скажи, в чем ты меня обвинил.

– Да в том, о чем я тебе говорю, – ответил Джим. – Ведь ты не был официально оформлен как мой компаньон, и я заявил, что ты просто мой клерк, а компаньоном я тебя называл, только чтобы польстить твоему самолюбию. И

поэтому я записал тебя кредитором – за твое жалованье и за деньги, которые ты мне одолжил. Ну, и…

Я еле устоял на ногах.

– Кредитором? – вскричал я. – Кредитором! Так, значит, я не банкрот?