– Нет, – сказал Джим. – Я знаю, это была большая вольность…
– Да какая там вольность! Ну-ка, прочти это письмо, –
перебил я, кладя перед ним на стол послание мистера
Грегга, – а потом зови сюда свою жену, выбрось к черту эту дрянь, – тут я схватил холодную баранину и швырнул ее в камин, – и пойдемте ужинать с шампанским. Правда, я уже ел, но в такой вечер я готов отужинать хоть десять раз. Да читай же письмо, плаксивый осел! Не думай – я не сошел с ума. Идите-ка сюда, Мэйми! – крикнул я, открывая дверь спальни. – Давайте мириться и расцелуйте как следует вашего мужа. А после ужина отправимся куда-нибудь танцевать, и я буду вальсировать с вами до зари.
– Да что все это значит? – воскликнул Джим.
– Это значит, что сегодня мы будем ужинать с шампанским, а завтра уедем в Вейпор-Велли или в Монтерей, –
ответил я. – Мэйми, идите переоденьтесь, а ты, Джим, садись и пиши Франклину Доджу прощальное письмо.
Мэйми, вы оказались правы, дорогая моя, – я все это время был богат, но только сам об этом не знал.
Глава XIX
На этом кончилось увлекательное, но роковое приключение с «Летящим по ветру». Мы разорились и снова разбогатели, мы поссорились и помирились, и теперь оставалось только поблагодарить бога и открыть новую страницу книги жизни. Не могу сказать, чтобы Мэйми полностью вернула мне свое доверие, да я этого и не заслужил, ведь действительно я о многом умалчивал больше, чем положено другу и компаньону. Но она держалась безупречно, и всю неделю, которую я провел с ними, ни она, ни Джим ни о чем меня не расспрашивали. Мы поехали в Калистогу: ходили слухи, что там начинается бурная распродажа земельных участков, и Джим заявил мне, что ему будет приятно наблюдать деловую горячку, –
так Наполеон на Святой Елене развлекался, читая военные труды. Сам он уже ни к чему не стремится, с финансовой деятельностью покончено, и он мечтает теперь о небольшой усадьбе в холмах, о кукурузном поле, двух-трех коровах и спокойном ожидании старости под зеленой сенью лесов.
– Вот погоди, мы выберемся на природу, и ты увидишь, что во мне энергии не больше, чем в замазке.
И два дня он действительно предавался отдыху. На третий я застал его за разговором с издателем местной газеты, и он признался, что подумывает, не купить ли ему типографию газеты.
– Ведь надо же человеку чем-нибудь заниматься, –
сказал он умоляюще, – а если здесь начнется строительство, то сделка окажется очень выгодной.
На четвертый день он где-то пропадал до самого обеда, на пятый – мы совершили длинную прогулку по земельному участку, который он решил приобрести, а шестой был весь занят оформлением покупки. К Джиму уже успела вернуться вся его прошлая самоуверенность и энергия. В
глазах его загорелся прежний боевой огонь, голос снова стал звучным и твердым. На седьмое утро мы официально оформили свои отношения как компаньоны – иначе Джим не соглашался брать мои деньги, – и вот, вновь связав себя, а вернее, свой кошелек с деловой карьерой неугомонного
Джима, я вернулся один в Сан-Франциско, где поселился в отеле «Палас».
В тот же вечер я пригласил Нейрса пообедать со мной.
Его загорелое лицо, его своеобразная речь живо вызвали в моей памяти дни, еще такие недавние и уже так далеко ушедшие в прошлое. Мне казалось, что сквозь музыку оркестра и позвякиванье посуды я слышу песню пенного прибоя и крики чаек на острове Мидуэй. Ссадины на наших руках еще не зажили, а мы сидели в роскошном зале ресторана, ели устриц и пили замороженное шампанское.
– Вспомните наши обеды на «Норе», капитан, – сказал я, – и сравните их с теперешним.
Он медленно обвел глазами зал.
– Это словно во сне. Так и кажется, что сейчас откроется люк, Джонсон завопит: «Восемь склянок!» – и все исчезнет.
– Наоборот, исчезло прошлое, – сказал я, – все похоронено, забыто, и слава богу.
– Не будьте так в этом уверены, мистер Додд, – заметил
Нейрс. – «Летящий по ветру» еще жарится на сковороде, а повара, если не ошибаюсь, зовут Бэллерс. Он пробовал кое-что у меня выведать еще в день нашего прибытия.
Потрепанный человечек в судейской одежде. Я его сразу узнал по вашему описанию. Я позволил ему расспрашивать меня, пока не понял, к чему он клонит. Он знает многое, чего мы не знаем, большую часть того, что мы знаем, а об остальном догадывается. Кому-то вскоре придется плохо.
Я удивился, что мне это раньше не пришло в голову.
Бэллерс был посвящен во многое, он виделся с Диксоном, он знал об исчезновении команды и должен был что-то заподозрить. А такой человек, как он, не мог не попытаться извлечь выгоду из своих подозрений.
И я оказался прав. На следующее утро, когда я еще не кончил одеваться, Бэллерс уже явился ко мне. Из любопытства я решил с ним поговорить, и он после довольно туманного вступления прямо предложил взять его в долю.
– А в чем, собственно? – осведомился я.
– Если вы простите несколько вульгарное выражение, то я позволю себе задать вам вопрос: вы что, ездили на
Мидуэй для поправки здоровья?
– Очень возможно, – ответил я.