Потом наступит тишина

— Не удивляйтесь, что я с вами говорю на эту тему. Речь идет о ваших личных делах, но я старше и опытнее вас и мог бы вам помочь. Крачиньская сказала мне, что признала свою вину в том, что участвовала тогда в укрывательстве дезертира. Да… оказывается, вы были правы и в самом деле видели дезертира. Не думаю, однако, что сейчас это существенно…

— Разрешите закурить?

— Курите.

Кольский долго искал сигареты.

— Признала свою вину, — повторил он. — Сейчас… Зачем?

— Так вы ничего об этом не знаете? Ева… Крачиньская, — он поправился, — хочет, чтобы ее наказали.

— Наказали? — переспросил Кольский.

— Это вам кажется странным? Да, она выбрала не совсем подходящие место и время. Буду откровенен. — Свентовец посмотрел на Кольского. — Не знаю, как бы я сам поступил несколько месяцев назад или, скажем, сегодня, будь я на родине. Но здесь… вернее, отсюда, из Бретвельде, эта давняя история выглядит как бы нереальной, выдуманной, касающейся только девушки и вас.

— Товарищ майор, я никак не связан с этим делом. Оно меня не касается, — с трудом выговорил Кольский.

— Не касается вас? Кольский, я с тобой говорю не как с подчиненным. Подумай, ведь девушка пришла в армию ради тебя и ради тебя хочет порвать с прошлым. Я так это понимаю. А может, уже и порвала. Слишком многое нас всех связывает, чтобы помнить прежние обиды… Что, вам так трудно простить? — Он вдруг почувствовал себя смешным в этой роли: командир батальона, мирящий влюбленных.

— Я все понимаю, товарищ майор, но меня теперь ничего не связывает с Евой Крачиньской. Я только удивляюсь ей… — И тихо добавил: — Для меня уже ничего невозможно поправить. Эта девушка когда-то была мне очень близкой, товарищ майор, а потом… — Он махнул рукой: — Простить-то можно, но спишет ли все война?

— Так, может быть, — сухо сказал Свентовец, — вы считаете, что следует возобновить следствие? Передать дело в прокуратуру?

— Нет, я вовсе так не считаю.

— Почему же? Можем подождать несколько дней, пока не прояснится ситуация на фронте, а потом отдать капрала Еву Крачиньскую под суд.

— Нет! — воскликнул Кольский. — Я этого совсем не хочу!

— Почему? Вы дадите показания как основной свидетель и главный пострадавший.

— Я не дам никаких показаний, товарищ майор.

— Почему, поручник Кольский?

— Не знаю, — сказал он. — Прошу, не терзайте меня.

Свентовец замолчал. Слегка улыбнулся, но так, что Кольский этого не заметил.

«Что можно ему еще сказать? Что ты щенок, Кольский, и не понимаешь элементарных вещей».

— Ну что ж, это все, поручник.

— Разрешите идти?

Заканчивался вторник. На небе справа россыпью разлетались ракеты, где-то в пригородах Бёслица рвались снаряды. На горизонте вспыхивали длинные полосы огня.

В окопах у Бретвельде, завернувшись в шинели, под брезентовыми тентами на огневых позициях, в домах под красной черепицей спали солдаты. В скверике неподалеку от городской площади расположились на ночлег бойцы из полкового обоза. На перевязочном пункте, расположенном в полукилометре от города, дремала на жесткой скамье дежурная медсестра Ева Крачиньская.

Им сообщили, что завтра наступление, и люди хотели отдохнуть, выспаться этой ночью, холодной, несмотря на то что уже конец апреля.

Но ни они, ни командиры взводов, батальонов и полков еще не знали, что атакующие с юга немецкие части изменили направление наступления. Бронетанковые дивизии, отброшенные из-под Спревы, пробивались теперь на северо-запад.

Минула полночь.

День третий — среда

1

Вечером светили звезды на ясном небе, но потом сильный западный ветер нагнал тучи, и лишь на юге светлела узкая полоска неба.

Часовой, усталый и сонный, стоял у дома и все время тер глаза. У него гудели от усталости ноги. Он подумал, что надо бы постирать портянки, но знал, что, когда его сменят, сил его хватит только на то, чтобы добраться до постели.

Посмотрел на юг, в сторону позиций роты, потом перевел взгляд на чернеющий зев улицы. По обеим ее сторонам стояли дома, упрятанные в густую, темную сейчас зелень окружавших их садов. Типичный облик деревень или маленьких городков.

Во всем этом не таилось ничего зловещего.

Часовой как раз считал, сколько времени останется ему на сон, когда вдруг Бретвельде был буквально выхвачен из темноты вспышкой ракеты. Ракета медленно опускалась, дома и сады были залиты ее желтым светом. И почти сразу же в центре городка заговорили пулеметы. Часовой снова увидел чрево улицы — из дома по левой стороне потянулись вверх языки пламени. Услышал разрыв гранаты. Потом над городком загрохотало. Только сзади, где находились позиции роты, царила тишина, наблюдатели на передовых постах не видели ничего, кроме линии холмов, вырисовывающейся на фоне неба в просветах между тучами.