Потом наступит тишина

Из домов деревни, расположенной вдоль шоссе, раздались пулеметные очереди. Пехотинцы быстро развернулись в цепь. «Внимание, артиллерия — вперед!»

Они научились ценить парией из артиллерии непосредственной поддержки. Колеса пушек вязли на мокром поле, артиллеристы тянули орудия на руках под шквальным огнем противника.

«Сколько у вас осталось снарядов? Экономить боеприпасы, из сорокапяток стрелять только по танкам».

Они слышали это третий день кряду, привыкли. Против танков остались еще гранаты, противотанковые ружья и фаустпатроны. Длинные стволы противотанковых ружей появились на дороге, «фердинанд» попятился и исчез за постройками. Можно было бы здесь спокойно подождать, отличное место для обороны, земля мягкая, копать легко. Нет, надо идти вперед, это еще не Пульвиц.

Хорунжий Лекш все время протирал очки и повторял: «Ребята, в Пульвице наши войска».

Они верили ему. Замполит должен все знать.

Походное охранение шло, преодолевая засады, ломая сопротивление врага, который совсем не ожидал их здесь; шло, считая пройденные километры. Для них сейчас не существовало ничего, кроме Пульвица, городка с черепичными крышами, такого же, как Бретвельде, который они рано или поздно увидят на горизонте.

Дорога опять свернула, натянулась, как лук, издалека была видна ее узкая белая нить на зеленых холмах. Вдруг ее разорвал черный фонтан взрыва, затем второй, третий… Противник засел в деревне, лежавшей в долине. Шоссе уходило внутрь построек, исчезало в них, чтобы снова выскочить на отдаленном пригорке.

Словарь войны убог. По пути в Пульвиц, так же как под Бёслицем и Бретвельде, они слышали только: «Внимание, передай по цепочке!» и «Гранаты к бою!». И каждый из них познал то отвратительное, невыносимое чувство, когда надо вскочить и рвануться вперед. Сделать это невозможно, пока с противоположной стороны бьет пулемет, а он бьет не переставая.

Напротив в окопах, на расстоянии каких-то ста — ста пятидесяти метров, сидят такие же люди! Мы хотим, чтобы их смели наши снаряды, разорвали гранаты, убили мины. Чтобы они уже не увидели нас, когда мы поднимемся для броска вперед, чтобы они не увидели нас в прорези прицела. Врага надо уничтожать пулей, гранатой или штыком. Надо подойти близко, так близко, чтобы можно было увидеть усталые лица молодых и пожилых людей, которые напряженно ждут, приготовившись убивать…

Передовая рота уже достигла домов, из которых только что вели огонь немцы. Секундное колебание, они глянули друг на друга, кто-то подумал: «Какие же у ребят выражения лиц! Неужели и у меня похожее?!» Пули лупят по стене, кто-то выпустил из рук винтовку… «Раненых в тыл!»

Все вокруг серого цвета, деревня воняет падалью, солнца не видно. Смолкли автоматы, перестали рваться гранаты.

Передовые дозоры уже за околицей села, дорога опять пошла в гору, резко свернула вправо, а потом начала спускаться в маленькую долину, где виднелась очередная деревня.

«Внимание, артиллерия — вперед!»

Автоматы и винтовки оттягивали плечи. Плечи болели, человек чувствовал каждый орган своего тела: тут желудок, тут сердце, тут печень… Закурим, черт возьми, может, глубокая затяжка даст облегчение! Пульвиц никуда не денется… Мир слегка закружился, дорога и деревья расплылись перед глазами, словно за стеклом по время ливня. Потом линии натянулись, контуры стали четче.

— Товарищ поручник, далеко еще до Пульвица?

— Совсем немного, километров пять.

Как затупившаяся игла, батальон с трудом входил в тело врага. Словно пружина отталкивался от засад, сворачивался и распрямлялся, превращался то в цепь, то в колонну на марше с выдвинутыми вперед щупальцами дозоров. Он был единым целым, четко отлаженным механизмом, направленным на то, чтобы пробиться сквозь заслоны врага.

7

…Они развернулись в цепь. Однако пока ничего не было видно, по крайней мере на правом фланге, где находился взвод Сенка. Старший сержант — а Сенк недавно получил звание старшего сержанта — перестал на какое-то мгновение наблюдать за местностью: откуда-то слева донеслись звуки перестрелки. «Пусть стреляют, — подумал Сенк, — может, на этот раз без нас обойдутся».

Он чувствовал усталость. Веки набрякли и стали настолько тяжелыми, что закрывались сразу же, как только он переставал себя контролировать.

Со стороны деревни заговорил пулемет. Бил короткими, нервными очередями.

— Сенк, не останавливайся, — услышал он голос Олевича, — только вперед!

Надо опять поднимать взвод. Где, черт возьми, засел этот пулеметчик?!

— Внимание… передай по цепочке…

Небо на востоке посветлело, поле — отвратительно ровное, ни куста можжевельника, ни маленькой кочки.

— Вперед!

Что-то разорвалось в нем, разлетелось на мелкие части, в полной тишине, такой абсолютной, какая редко бывает на фронте.

8

Солидная работа. Маченга впервые так подумал: «Солидная работа», словно речь шла не о войне, а о тяжелом, изнурительном крестьянском труде. А дело было так…

Они покидали деревню, когда фашистский пулеметчик обстрелял их справа. Залегли вдоль дороги, ожидая бог весть чего. Молодой парень, сержант Почонтек, ежеминутно поднимал голову и отрешенно глядел на них.