Потому, что люблю

Напился, заглушил газировкой свою нерешительность, забежал на минуту в гастроном, купил ливерной колбасы для собаки, перебросил ее через свой забор: «Ешь, Дурко, и не гавкай!» — и отправился в общежитие.

Так тому и быть.

Кузя первый раз ехал в общежитие, к тому ж еще и трезвым. Несмело вошел в помещение, несмело двигался по длинному коридору, отыскивая тридцатую комнату: там жили, должны жить, Крохотуля и Сарычев. Дудкин шел и оглядывался, прислушивался, будто попал в чужой дом, в чужом городе. Из-за каждой двери просачивались звуки: бренчала гитара, слышался топот — танец, что ли, разучивают с присчетом, с прихлопом? В двадцать первой комнате кто-то бубнил:

— Предметам и явлениям материальной действительности присущи внутренние и внешние противоречия... Присущи противоречия... Предметам и явлениям...

Зубрилка!

За приоткрытой дверью другой комнаты, что рядом с медпунктом, какая-то девочка тараторила:

— Борьба вкусов, товарищи, идет вовсю. Но не все, к сожалению, видят прекрасное в простом...

Кузя покрутил головой, усмехнулся: «Вот они чем тут занимаются! С утра мозги засоряют...»

Мимо него пробежали девушки с ворохом цветастых одежек, оставили после себя запах духов.

Возле тридцатой комнаты Кузя остановился, сомнение охватило: Женька как-никак друг ему, правда, от этого друга в любую минуту можно оплеуху схлопотать, зато деньжат всегда перехватишь.

Может, вернуться, пока не поздно?

А что, если и Женька сюда привалил? Может, ночевал, такое с ним бывает. А тем более матери нету, некому поругать, побеспокоиться. Как она тогда... Присела на минуту, и... Жалко все ж человека... Там сок натек из свеклы, Кузя думал — кровь... До сих пор видится ему женская нога в красной луже...

Своей матери Кузя не помнил, а об отце только и слышал, что мать никому о нем не рассказывала: кто такой, где повстречались, почему он ее бросил? Родила и оставила сына в больнице: «Не нужен мне, куда хотите, туда и девайте!» Снесла как курица яйцо и айда в сторонку. Так и у него, как в песне, получалось: «Я не папина, я не мамина, я на улице росла: меня курица снесла...»

Может, вернуться, может, и впрямь повернуть оглобли? На всякий случай Кузя достал из кармана монету: «Если Женька тут, скажу — долг Крохотуле принес...», набрал побольше воздуха и толкнул дверь.

Сарычев сидел за столом, закрыв глаза, обхватив руками голову, и что-то зубрил. На нем рубашка в блестках, поясок с кистями (в самодеятельности, что ли, в ней выступает?).