Потому что люблю

Миша Горелов был его другом по училищу. Последнее письмо Муравьев получил от Горелова, когда его уже не было в живых. Как он мечтал слетать в космос! И вот его нет. Нет и никогда не будет…

Они помолчали. Затем командир встал, заполнив собой маленькую комнату, и спросил:

— Давно она уехала?

— Скоро полгода.

— И как думаете дальше?

— Не знаю.

Роман Игнатьевич поправил блестящую кокарду на фуражке, отставил ее на вытянутую руку в сторону, как бы издали посмотрел и неожиданно спросил:

— Хочешь погостить у меня в полку? Машины почти такие же. Только у нас город и почти в центре Европы. И с Леной, может быть, встретишься. Или думаете разводиться?

— У нас ведь Санька…

— Вот видишь. Ну так что, согласен?

— Роман Игнатьевич, вы же знаете, я с вами — хоть к черту в пасть! Но что это за приглашение? Зачем и на сколько?

— Обмен опытом, — улыбнулся Белый, — покажешь моим ребятам, как летать на новых самолетах. Мы тоже скоро такие получим. Поглядишь, как мы летаем… По рукам?

…Потом, когда пришел приказ о переводе, командир сказал Муравьеву: «Обвел нас этот Белый вокруг пальца. Бывший командир, дескать, интересуюсь… А мы уши развесили, нахваливаем. И вот — лучшего летчика от боевой учебы отрываем. Впрочем, бог с тобой, там тоже учеба…»

Товарищи спрашивали проще: «У тебя что, рука в Москве?»

Муравьев и сам удивился: как это у «старика» все так ловко и быстро получилось?

Приказ был категоричным. Еще вчера Муравьев носился в истребителе над мутным океаном, а уже вечером прощался на аэродроме с друзьями. Прямо из горлышка пили по глотку какое-то невкусное вино и закусывали крепкими зелеными огурцами из прикухонного парника. Торопливо говорили какие-то слова, призывы «не забывать», «писать».

Муравьев упрямо не хотел думать о том, что его ожидает там, «почти в центре Европы», но человек есть человек, и ему трудно не думать о завтрашнем дне. Где-то в глубине его мозговых клеток формировались абстрактные детали и фрагменты, отслаивались, накапливались, складывались в отчетливую картину с конкретными действующими лицами, среди которых непременно были Санька, Белый, Лена, овладевали воображением, заполняли сознание. То Муравьев вел головокружительный поединок с Белым, то бродил по узким улицам старинного Львова, то играл в самолетики с Санькой, то просто сидел рядом с Леной у телевизора…

Размечтавшись, он обрывал себя «на полуслове» и заставлял думать о вещах реальных и менее приятных. Например, о том, как вернется через месяц, а то и через неделю к этому же причалу и с этим же багажом. Один… И все покатится своим чередом: занятия, тренажи, короткие передышки, полеты. Да, полеты — это единственное, что греет под здешним стылым небом. Там, на высоте, когда тебя обволакивает тишина, когда земля теряет реальные очертания и ты ощущаешь ее лишь через монотонное потрескивание в шлемофонах, все земные проблемы уменьшаются и блекнут, словно рассматриваешь их на фоне Галактики…

Эти мгновения будут, но будут еще и ночи в пустой квартире, будут гнетущие раздумья, от них не уйдешь, и ничего не поделаешь, коль выпало тебе такое на долю. Жить надо…

«Попроси, чтобы тебя перевели», — пишет Лена. Но на каком основании проситься? Не нравится здесь моей жене? А кому нравится? Все могут запроситься. Однако другие понимают, что так надо, что иначе нельзя. А Лена почему-то не захотела этого понять. А почему не захотела? А потому, что кончается на «у». Все просто, как дважды два…

Ну вот, кажется, идет машина.

Муравьев подошел к окну, оперся ладонями о подоконник и поверх занавески выглянул на дорогу. Выбирая поровнее колею, к дому катилась зеленая «санитарка». «Как больного», — подумал Муравьев и, бросив в карман прилипшую к пальцам заколку, начал одеваться.

Уже в самолете он вспомнил, что никому не передал ключи от квартиры, ведь все может случиться, но тут же успокоил себя — у коменданта есть запасные на каждую квартиру, и вплотную прижался к мутному стеклу иллюминатора.

Когда колеса перестали биться о стыки бетонных плит и безжизненно повисли над уходящими вниз гольцами, Муравьев в буквальном смысле почувствовал себя между небом и землей. С высотой это впечатление росло, потому что старая, привычно рассчитанная и размеренная жизнь уже шла без его участия, а к новой, с другими людьми и другим ритмом он еще не подключился. Как все это будет, он пока отчетливо представить не мог. Да и не хотел. Будет как будет.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Вера уже шла к автобусной остановке, когда над городком засвистело, загрохотало, раскололось и хлынуло по всему пространству вширь и ввысь клокочущим громом, накрывая все земные звуки, рожденные только что проснувшимся и спешащим на работу городом.