Потому что люблю

Муравьев молча поправил на груди у Женьки замок «молнии». Женька лишь на мгновение опустил глаза, чтобы взглянуть на замок, и его нос в тот же миг попал в клещи муравьевских пальцев. Старая как мир «покупка», а он так бездарно клюнул… Шелест кашлянул от досады и, подавив обиду на себя, засмеялся:

— Черт с тобой, твоя взяла. Хотя сегодня мог бы и уступить мне. Как-никак — тридцать человеку стукнуло.

Муравьев развел руками.

— Женя! Забыл! Ну, все! Откладываю запланированные на вечер дела — и к тебе. Клянусь пуговицей на пиджаке дедушки. Забыл!

— Потому забыл, что не помнил. Приходи — не пожалеешь.

— Что тебе подарить?

— Иди к командиру, он ждет.

— Пока! — Муравьев ткнул Женьку кулаком в плечо и скрылся в летном домике, над которым в эту минуту с тракторным грохотом медленно полз на посадку вертолет. Его мощные лопасти взметнули застоявшийся воздух, и разомлевшие в июньском тепле сосны испуганно, словно в панике, замахали ветвями. Густо запахло керосиновым перегаром.

…Штаб полка, длинный одноэтажный барак, весело размалеванный в светло-розовые тона, был недалеко от летного домика. К нему через сосновый бор вела упругая тропинка. Муравьев уже несколько раз здесь ходил, хотя и живет на аэродроме, как говорится, без году неделя. Первый раз, когда он от общежития шел на звук турбин, чтобы посмотреть ночные полеты, тропинка ему показалась длинной и загадочной. Может, оттого, что она была незнакомой, ведь незнакомая дорога всегда кажется длиннее, чем она есть на самом деле, а может, и оттого, что над ней неторопливо шушукались в высоте густые лапы прямоствольных сосен.

В следующий раз он уже почувствовал в этом маршруте нечто романтичное, особенно когда идут полеты, когда где-то совсем-совсем близко разгоняется по узорчатой бетонке взлетающий самолет. Еще несколько шагов к залитой светом опушке — и можно увидеть, как машина отделяется от земли и, спрятав горячие от быстрого бега колеса, круто взмывает на высоту, рассыпая свирепый грохот.

…Все-таки какую для него новость припас командир?

Лена!

Письмо? Телеграмма? Или прикатила сама?

Неужто командир успел проявить заботу? Да нет же. Вопрос личный, и сам Роман Игнатьевич, не посоветовавшись с Муравьевым, такого не сделает. Но Лена обо всем могла узнать совсем из другого источника. Ей до сих пор пишет кто-то из полкового женсовета — то ли жена инженера ТЭЧ, то ли командира второй эскадрильи. Все надеются повлиять и возвратить «блудную дочь» к семейному очагу. Так что кто-то из них мог вполне очень оперативно сообщить Лене точные координаты временного местонахождения ее законного супруга.

И поскольку это предположение может очень даже оправдаться, то ему, Муравьеву, следует быть готовым к такой встрече.

Муравьев улыбнулся и сорвал у тропки небольшой бледно-розовый цветок. Как он еще мог подготовиться к встрече с Леной? Напустить на себя маску глубокой обиды? Или презрения? Или, может, предстать безумно радостным? Так ведь ничего этого на самом деле он не чувствует. Конечно, немного обидно, и будет немного радостно, и, наверное, немного горько, но скорее все его поведение будет зависеть от ее настроения, от ее слов…

Зачем гадать? Вот сейчас зайдет к командиру и все узнает. Белый не любит ребусов. Раз-два — и все у него на своих местах. Муравьев не успел появиться в полку, как на второй день Белый посадил его в спарку и сделал два провозных полета. Сам. Работой Муравьева он остался доволен; и когда оба, вымывшись под душем, шли в столовую, Белый подвел черту:

— В следующий раз — полет над аэродромом. Покажешь, что умеешь.

…«Следующий раз» был сегодня.

Муравьев — первоклассный летчик и умел многое. Но накануне вечером просидел несколько часов кряду в тренажной кабине. Он «проигрывал» будущий свой полет, стараясь четко зафиксировать в памяти линию движения машины в пространстве. Ему казалось, что связки между фигурами вялые и растянутые, а они должны быть естественным финалом одной фигуры и таким же естественным началом другой. И все повторялось сначала.

Он ушел отдыхать лишь после того, как почувствовал в теле послеполетную усталость. Ему вдруг захотелось вытянуться и уснуть. Но когда он лег, перед глазами снова замельтешила схема полета, расплываясь где-то в самом начале бесформенными рукавами. И лишь когда он усилием воли все же преодолел этот трудный рубеж и ясно представил, что надо делать дальше, пришли успокоение и крепкий сон.

Спустя два дня он снова наткнулся на этот трудный рубеж, но теперь уже в воздухе, и улыбнулся пустячности затруднения — машина сама логично и естественно замкнула дугу и так же естественно вошла в следующую фигуру. Ему тогда очень захотелось насвистеть какую-то мелодию, но половину лица плотно закрывала кислородная маска.

Что же все-таки за сюрприз ожидает его у командира? Если Лена, то почему так доволен Женька? Даже если бы она и заявилась, Женьке от этого ни холодно ни жарко.

…Когда Муравьев вошел в кабинет командира, Белый встал из-за стола, шумно отодвинул стул, стал рядом, помолчал, собираясь с мыслями, и, хлопнув Муравьева ладонью между лопатками, сказал: