Потому что люблю

Нет, надо быть мужчиной. С самим собой не хитрить. Разве не у тебя кружилась голова от запаха ее волос, когда она доверчиво прислонялась к твоей груди; разве не ты приходил в восторг, украдкой любуясь ее ногами; разве не тебе вслух завидовали друзья, когда природная склонность к юмору делала ее душой всех вечеринок и компаний; разве не ты замирал от счастья, усталый после ночных полетов, когда она, сонная, теплая, маленькая, гибко прижималась в затемненном коридоре к тебе, огромному от меховых одежд и холодному от северных ветров?

Разве не с тобой все это было?..

С тобой, Муравьев. А коль оно ушло, вини и себя. Ведь любят нас за что-то. За какие-то поступки, за какие-то качества. И если перестают любить, виновных далеко искать не надо. Вини себя. Ты стал хуже, ты перестал интересовать и восхищать ее.

Ты был настолько самонадеян, настолько уверен в своей исключительности, что не заметил надвигающейся беды; и когда впервые услышал в ее голосе раздраженные ноты, объяснил это ее несдержанным характером.

Уже тогда что-то подсказывало тебе: разберись, успокой ее, найди хорошие слова. Но ты был глуп и недальновиден, не мог понять, почему должен ты искать эти хорошие слова, а не она. Ты, вернувшийся из опасного изнурительного полета над океаном, а не она, целый день читавшая какой-то сентиментальный роман.

А ты должен был понимать, потому что ты мужчина, ты сильнее ее, ты любил ее.

…Мысли Муравьева оборвала какая-то бойкая, неизвестно откуда появившаяся пичуга. Шустро прыгая с ветки на ветку, она бесстрашно глядела на сидящего рядом белоголового, голубоглазого человека и цвикала, цвикала, будто спешила объяснить что-то очень важное.

— Зря ты, пичуга, порох тратишь, — сказал ей Муравьев, — все равно я в вашем птичьем языке ни бельмеса…

Пичужка прыгнула на всякий случай на ветку, что повыше, и вновь разразилась длинным монологом. Муравьев пожал плечами.

— Все равно не понял.

«Не понял?» — вопросительно цвикнула она и снова опустилась пониже. Среди изумрудной листвы угольком засветился ее круглый глаз.

— Ты хочешь сказать, что я немного поумнел?

«Именно, именно!» — обрадовалась пичуга, что ее наконец поняли, и, как истребитель ныряет в облака, нырнула в зелень леса.

Муравьев посмотрел на часы, встал, отряхнул прилипшие к локтям травинки, застегнул тужурку. Отдохнул — пора и за дело. Вчера он купил последний номер журнала «Радио». Надо обязательно разобрать по косточкам радиосхему блокирующего устройства и, прежде чем идти к Женьке, написать Лене. Написать не о том, что его командировали в более теплые края, где рядом с аэродромом вот такая зеленая прелесть с живыми шустрыми пичугами, рядом большой промышленный город, где есть большие магазины, любое развлечение. Нет, не об этом ему хочется ей написать. Совсем не об этом…

Он уже не сомневался, что в его жизни еще будет много хорошего, что буквально в ближайшие дни произойдет много радостных перемен.

Высокий и поджарый, он шел к залитой солнцем опушке, в одной руке нес фуражку, а другой то отводил в сторону ветки, то поправлял спадающие на лоб волосы. Он все еще хмурил брови. Но в глазах, отражающих небесную голубизну, перемешанную с зеленью леса, уже растворилось ожидание радостного; и когда он вышел к летному полю, его обветренные губы вытянулись в неожиданной улыбке, обнажив широкую щербинку в центре верхнего ряда зубов. В детстве из-за этой щербинки он так и не научился свистеть с помощью пальцев.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Во дворе детского садика все звенело и визжало на одной какой-то очень высокой ноте. Ребят, видимо, совсем недавно вывели после дневного сна на игровую площадку, и они крутили какие-то бочкообразные барабаны, карусели, прыгали через бревна, выгибались на шведской стенке.

Когда Шелест вошел во двор, его мгновенно облепили разноцветные и разноязыкие человечки, сидели на руках, тянулись к знакам на кителе, отняли фуражку и по очереди примеряли. И еще — все начали дружно разыскивать его сыновей: близнецов Юру и Геру.

Увидев отца, ребята торопливо вытерли руки о вельветовые шорты и, не отставая друг от дружки, помчались к нему. Шелест приходил за ребятами, как правило, через день. В дни полетов. А в дни, когда он засиживался допоздна на предварительной подготовке, ребят забирала Катя. Иногда полеты затягивались, тогда Женька звонил ей, извинялся и просил, чтобы она выручала. Катя это делала всегда очень охотно, потому что в последнее время ребята с отцом проводили значительно больше времени, чем с ней, и слушались его, как она заметила, с веселой готовностью.

…Первым к отцу сквозь плотное кольцо ребят пробился Юрка.

— У нашего папы сегодня день рождения, — торжественно сообщил он.

— Поздравляем! Поздравляем! — запищали со всех сторон.

Шелест подхватил на руки ребят, кивнул воспитательнице, как-то загадочно и грустно смотревшей на летчика, и пошел к выходу. Ему мешала привязанная к ладони коробка с игрушечным вездеходом, и он попросил ребят взять ее в руки.

— А что там?

— Вездеход.

— Заводной?

— Нет. Батарея.

— Батарея для лампочки, а как же тут?