Потревоженный демон

Он готовил речь к началу учебного года, собираясь представить учням, бурсакам и студиозусам замечательного земляка Тимофея Юрьевича Галагана, художника, этнографа и философа, бесследно сгинувшего в горьких тридцатых. Материала у него было кот наплакал — об этом человеке знали очень мало. На столе были разложены немногочисленные фотографии из музея — рисунки, портрет художника, краткая биографическая справка. А также большие фотографии рисунков Галагана, которые случайно посчастливилось купить другу Федора, художнику Витале Щанскому, и которые он обмывал уже больше двух недель. Виталя Щанский периодически звонил Федору и приглашал на смотрины, а также на обмыв покупки. Федор говорил, что уже причастился, две недели назад, и художник всякий раз удивлялся и называл Федора пострелом.

Федор набрасывал слова и фразы вступительной речи, рассматривал рисунки и отхлебывал кофе. Ему было хорошо. Стояла глубокая ночь, было тихо, в окно заглядывала луна, и с улицы тянуло запахами сырой земли и грибов. Не верещал телефон — все, кто мог ему позвонить, мирно почивали в своих спальнях и видели сны.

Послезавтра завершается лето — окончательно и бесповоротно. И хотя сентябрь будет теплым и даже жарким, как пообещали синоптики, осень уже чувствовалась во всем: дни становились короче, а ночи длиннее, по вечерам от остывающей земли поднимался легкий парок и тянуло холодом. А по утрам на траве лежал иней. И желтые листки уже мелькали там и сям…

Федор отпивал кофе и рассматривал в лупу мельчайшие детали рисунков. Он и сам не знал, что его беспокоило… что-то. Он мог воспроизвести рисунки с закрытыми глазами, то есть мог бы, если бы умел рисовать. Внизу справа стояла знакомая подпись художника — «ТиГ» и дата — «1927». Большая «Т», маленькая «и» и большая «Г». Работы художника прекрасно сохранились, разве что слегка пожелтела плотная бумага да чуть-чуть потрепались уголки.

Вот Болдинский холм, сейчас там вечный огонь; деревянные домики — их давно уже нет; дорога в гору, по которой тащится телега, запряженная двумя волами, — такое сейчас уже не увидишь; торжественным венцом сияют купола Троицы; у подножия холма — крошечные, почти неразличимые мелочи: скамейка, столб-указатель с названием улицы, тропинка, кусочек лужайки, груда камней…

Подпись «ТиГ» и дата — «1927» в самом низу справа. Оригинал — копии, как правило, не подписывают.

Федор берет фотографию из музейного альбома: та же картинка, ракурс чуть развернут влево, и отсутствует телега, запряженная волами. Скромный памятник внизу слева, Краеугольный камень, историческая веха — конец города и начало слободы, — сооруженный в восемнадцатом веке. Разрушен снарядом в Гражданскую войну; воссоздан в конце тридцатых, хотя город переступил уже далеко за границы знака; присутствует на фотографии субботника 22 апреля тридцать восьмого. Точная копия оригинала — каменный постамент с бронзовой табличкой в виде свитка. Краеугольный камень.

На рисунке Тимофея Галагана памятник отсутствует, что естественно, так как в двадцать седьмом его уже не было. Федор рассматривает знакомый до мельчайших деталей рисунок. Скамейка, тропинка, столб-указатель с названием улицы… Стоп! А это что такое? Груда камней, похоже, строительный мусор или мусор после субботника, разглядеть трудно даже с помощью лупы. Мусор? Вряд ли. Если хорошенько присмотреться, отчетливо проступают грани и форма трапеции. Не хватает бронзового свитка. Не хватает? Хватает! Если повернуть сооружение чуть вправо вокруг собственной оси, то откроется бронзовая табличка. Вон, виден край.

Но это же невозможно! Памятника в двадцать седьмом году не было! И что бы это значило? Федор откинулся в кресле, уставился в потолок…

А то и значит… Подобьем бабки, как любит говорить капитан Астахов. Дано: в двадцать седьмом году памятника не было. Он был воссоздан в конце тридцатых, то есть в тридцать восьмом он уже был — вон фотография! Эрго, рисунок — не что иное, как копия этой фотографии, чуть видоизмененная, и к Тимофею Галагану никакого отношения не имеет. Что и требовалось доказать.

«А я ведь чувствовал», — сказал себе Федор. Это же бросается в глаза и видно невооруженным глазом! А вы, господин философ, стареете, теряете остроту восприятия и хватку, попенял он себе и отправился на кухню варить кофе.

Художник чуть сместил памятник, замаскировал его, но почему-то оставил. Не знал, что в двадцать седьмом его не было? Если бы не знал, то не стал бы прятать. А раз спрятал, значит, знал. Но оставил. Почему? Да по одной-единственной причине: намекнул, что рисунок не имеет никакого отношения к Тимофею Галагану. Его стиль, его манера, его тема… зачем? И подпись «ТиГ»… зачем? Федор вспомнил картинки «Найди мальчика», или «кролика», или «старушку»… да кого угодно, где этот «кто угодно» был вплетен в рисунок и на первый взгляд незаметен.