Аврора, моя заря, моя утрата!
Видели ли мы друг друга в твоих комнатах, Аврора? Видели мы друг друга в тот самый первый раз, когда были детьми и застыли в моменте, объединившем твое желание, кровь, рот и яблоко? Определил ли этот миг всю нашу последующую жизнь?
Мне так много нужно тебе рассказать.
Я продолжаю отправлять послания в бутылках. Бросаю их в реку или в море. Сколько всего я не успел тебе рассказать! Я бросаю эти истории в бездну, как будто надеюсь, что когда-нибудь они тебя настигнут – или прикончат меня. Мне хочется излить на бумагу свое признание, написать свою исповедь. Хочу рассказать историю о моем происхождении; прокричать ее в зияющую пустоту твоего отсутствия.
Я не был первым сыном своей матери. До меня был еще один Фредерик.
Он умер в семь месяцев. У моих родителей была и дочь; та умерла, прожив один месяц.
Мои потерянные братик и сестричка, мальчик и девочка; мальчик, занимавший пространство в материнской утробе и в мире до моего рождения; девочка, такая крошечная. Ничего меньше нее я не мог себе представить. Даже слово.
Так что, как видишь, я стал вторым Фредериком. Дитя, рожденное в горе и потере. Мои брат и сестра исчезли. Как ты.
Когда мне было девять лет, мы переехали в Париж. В первый год после переезда мать готовила нам с братом обеды – а у меня был еще один брат, он выжил, – и мы ели их на скамейке в парке недалеко от Триумфальной арки. Этот монумент стал моим первым объектом вожделения. Я смотрел на него и не мог оторваться. Не слышал ни слова из того, что говорили мне мать и брат, находясь рядом с аркой; нередко в рассеянности прикусывал кончик языка или щеку. Арка была великолепна.
Жили мы на рю д’Анфар, надеюсь, этот факт обо мне тебе понравится.
Рядом находился госпиталь для найденышей и сирот и площадь, где стояла знаменитая гильотина. На площади Согласия установили столб – обелиск, подарок Парижу от Египта. Этот обелиск поселился в моем воображении. Я начал грезить Египтом, не зная об этом древнем государстве практически ничего, лишь то, что читал в учебниках истории и слышал на уроках в школе. Ты, несомненно, обвинишь меня в чрезмерном увлечении экзотикой. Немедленно признаюсь: грешен. И требую меня наказать.
Я ходил в ту же школу, что Мольер, Вольтер и Виктор Гюго. Встречался с Шопеном и Листом. Эта часть моей жизни окутана мечтательным туманом; то было время до прихода к власти Наполеона III, провозгласившего себя императором.
Как тебе известно, со стороны я кажусь человеком преуспевающим. Известный художник, популярен у заказчиков, с мировым именем. Однако мои воспоминания рассказывают другую историю, совсем не ту, которую предполагает мое происхождение и порода. Я бы сказал, что к успеху меня привело бесславие. Но даже это близко не описывает то, что со мной произошло. Мои воспоминания не вписываются в рамки одной истории.
Когда я работал над памятником Раппу
[38]– теперь он никому не нравится, я до сих пор слышу голоса критиков, недоумевающих по поводу странного положения руки, – я упал с лесов, с самой высокой точки, расположенной у головы генерала. Целый час я пролежал на земле у ног статуи; по крайней мере, так потом рассказывала мне мать. Брат пытался привести меня в чувство. Я ничего этого не помню. Но помню, что когда пришел в сознание, увидел перед собой лицо брата. А потом увидел, что я весь усажен пиявками.Я до сих пор закрываю глаза и чувствую пиявок на груди.
Может, поэтому меня так влечет Комната горящих кубков? Или эта комната отсылает к твоей давней мечте стать монахиней?
Дальше последует признание, которое может стоить мне карьеры, если о нем узнает кто-то, кроме тебя: с того дня у меня случались провалы в памяти, а иногда им предшествовали припадки. Во время этих припадков я словно перемещался в другое время и место; возникало странное ощущение, что я покидаю текущую реальность. Цвета тускнели и блекли. Давно умершие люди оживали. Иногда передо мной проигрывались фрагменты сцен из прошлой жизни, словно моя память ставила спектакль в театре мозга. Эти припадки также подбрасывали мне дары, Аврора – образы и идеи, что оставались со мной на всю жизнь. А может, это само время открывалось предо мной, чтобы я аккуратно вытянул из трещины во времени дары воображения, успев сделать это, прежде чем трещина затянется.
Припадки, Аврора – никто о них не знает. А если узнает, труду всей моей жизни придет конец. Я говорю тебе об этом, желая выгадать что-то в обмен на откровенность. Меня будоражит мысль о том, что мы знаем друг о друге все; ради этого стоит рискнуть. Делюсь с тобой этим секретом, надеясь, что тот станет заклинанием, которое поможет тебя вернуть.
Мои воспоминания живут рассеянными по всему телу, чего не скажешь о знаниях и навыках. Я, например, помню, как впервые слепил небольшую модель из хлебного мякиша. Еще до того, как научился лепить из глины. До сих пор, если мне не спится, я беру хлеб, размягчаю его водой и леплю маленькие фигурки – обычно груди или пенисы. Это занятие очень успокаивает.
Но иногда из хлеба рождаются другие формы – не любовники, а мальчик и девочка. Потерянные, без гроша за душой, они жмутся друг к другу.
Призрак мертвого мальчика, что был до меня, преследует меня в самом моем имени.
Меня преследует девочка, что прожила так мало.
Иногда я называю колосс своей Большой Дочерью.
Иногда я зову тебя сквозь время и воду. И думаю, не последовать ли за тобой, шагнув с края и канув в воду.
Вечно твой взываю в бездну,Фредерик
