Потрясение

– Это правда, – ответила Эндора, схватилась за живот и поморщилась.

– Тебе плохо? – спросил я.

– Нет. Я вспомнила кое-что, что носила в своем теле, прежде чем это у меня забрали.

Джон Джозеф взглянул на меня. Дэвид покосился на живот Эндоры. Вслух мы ничего не сказали: знали, что не стоит. Позже Эндора призналась, что у нее был ребенок, рожденный вне брака. Его забрали и зарыли за церковью. Когда она рассказала нам об этом, наши собственные животы стали ощущаться иначе.

Может быть, поэтому никто из нас не удивился, увидев девочку, выходящую из воды с высоко поднятой рукой. Мы много потеряли: семью, язык, личность, сердце. Поэтому, найдя что-то среди громадной неизвестности, мы почувствовали свою ценность.

– Тебе хочется когда-нибудь вернуться домой? – однажды спросил я Эндору.

– Домой? – переспросила она.

Мы сидели за простой трапезой после рабочего дня; я не понял, был ли ее вопрос ответом или она теперь считала, что мы – ее дом. Мы все отчего-то улыбнулись.

Тем вечером, когда в воде появилась девочка, мы готовились сесть на паром до города и вернуться в нашу общую комнату в гостинице.

Когда мы затащили девочку на мостки, та достала что-то изо рта. Это оказалась монетка. Она отдала ее Джону Джозефу, как будто тот ждал, что она ее принесет.

Он повертел монетку в руках.

– Что это? – спросил он.

– Это для твоего потомка, который родится позже – мальчика по имени Джозеф, – ответила промокшая насквозь девочка. – Такие монетки называют «головой индейца», но на них изображен не индеец, а Свобода в индейском головном уборе. Так мы, индейцы и женщины, теряем свою ценность – они чеканят наши лица на монетах, превращают нас в приз, в вещь, и мы уже не можем жить в мире, как обычные люди. Я говорила об этом Джозефу из другого времени. Но время и вода изменяют ценность монет и вещей.

– У меня нет детей, – ответил Джон Джозеф.

– Будут, – сказала девочка. – Твой сын, сын твоего сына и его сын будут ходить по железным балкам, как и ты.

Мы никогда не видели таких девочек и не слышали ничего подобного. Она не выглядела потерянной или расстроенной. Она вышла из воды с совершенно невозмутимым лицом.

Потом она повернулась к Дэвиду Чену. Обошла его кругом, положила ладони на его спину и закрыла глаза. Мы опустили головы. Наверно, со стороны это напоминало молитву, но мы не молились. Дэвид издал самый тяжелый вздох, который я слышал за всю свою жизнь; он словно выпустил из рук длинную толстую свернутую кольцом веревку.

Никто не знал, как воспринимать эту странную девочку. На вид ей было лет двенадцать, но иногда она напоминала женщину в середине жизни – то ли взглядом, то ли сжатой челюстью. Она отряхнулась, словно надеялась высушиться одним движением руки. Посмотрела на воду, на результат нашего труда. К тому моменту мы построили лишь ноги и бедра статуи; ее туловище, руки, голова и венец все еще лежали на земле.

– Вы знаете, что она позеленеет? – спросила девочка.

Мы ответили, что знаем. Окисление меди.

– А потом утонет, – добавила она.

Ту т мы растерялись, не зная, что она имела в виду.

– Повысится уровень кислотности океана, и он изменится, – сказала она. – Как меняется цвет меди при окислении. Вода поднимется быстро, люди не успеют ничего не предпринять. В течение одной человеческой жизни уйдут под воду города. Женщины тоже уходят под воду. А у нее есть сердце?

Мы не знали, что ответить, и наконец Эндора произнесла:

– Хороший вопрос.

Мы считали себя ее сердцем, но это было глупо. Глупо же?

Потом девочка подошла ко мне и посмотрела на мое лицо и шею, где кожа у меня была не такая, как у других. Она обвела пятна пальцем. Я не пошевелился.

– Это карта нового мира, – сказала она. – Все участки суши изменят форму. Слова тоже. Все тела обретут иное воплощение. – Ее маленькая ручка задержалась на моем лице гораздо дольше, чем вы можете себе представить.

Затем она повернулась к Эндоре, порылась в своем маленьком рюкзаке и достала странную серебристую ленту, скрученную в бобину.

– Это называется скотч. Лишь сварщик поймет, насколько это нужный предмет. Скотч изобрела моя мать. Придуманная ей лента была из ткани. Она протестировала ее на оружейной фабрике, где работала.

Эндора схватилась за живот.

– Скотчем можно заклеить даже рану. – Девочка пристально посмотрела на Эндору. – Способов его применения великое множество. – Они смотрели друг на друга. Ни одна не дрогнула. Пространство вокруг них застыло, на краткий миг стало неподвижным. Ничья мать смотрела в глаза ничьей дочери. Не существовало слова, чтобы объяснить, кем они приходились друг другу; если бы сама энергия между ними имела название, она стала бы тем словом.

Однажды вечером, когда мы только начинали возводить статую, Джон Джозеф вывихнул плечо и сломал ребро. Эндора была не только умелой клепальщицей, но и медсестрой; она вправила вывих. Положила ладонь ему на плечо и дернула как следует; плечевая кость встала на место. Он даже не вскрикнул.

– Ну вот и все, – сказала Эндора.

Слушая эту девочку, мы почувствовали то же самое: ну вот и все.