Потрясение

В день, когда ее тело стало статуей, мы все ликовали. Но и печалились. Мы смотрели наверх, на фигуру, построенную нашими руками, ногами, потом и сердцами, слегка раскрыв рты, вытянув и напрягая спины. При виде ее взгляда, устремленного вперед, на воду, наша грудь расширялась, словно сердце тоже могло устремиться вперед, и стоило лишь раскрыть руки вселенной и небу, поднять голову наверх и открыть рот, как сердце становилось не просто мышечным кулаком, качающим кровь в груди. Словно биение наших сердец складывалось во что-то большее, чем отдельная жизнь отдельного человека.

За день до того, как ее представили миру – с торжеством, президентскими речами и билетами, которые покупали хорошо одетые зеваки и богатые дельцы, – мы, рабочие, единое тело, спустились по последним из оставшихся строительных лесов на землю. Мы провели ночь накануне ее рождения, празднуя в ее тени; пили пиво и вино, ели шоколад, слушали музыку, ели рагу из кролика, картофель, колбаски, поджаренные на кострах, пудинги, хлеб и кексы; мы, рабочие, единое тело, наполнили время и пространство сотней разных танцев под скрипки и гитары, свирели и губные гармошки, концертины и барабаны всех мастей, а шумный хор голосов пел песни всех стран, откуда мы прибыли. Мы пели до поздней ночи. Искры от костров взвивались к небу; наши голоса соединяли народы, землю, воду, животных и деревья. Некоторые уснули прямо там, пьяные, привалившись друг к другу; мы опьянели не от вина, а оттого, что все закончилось.

Но оказалось, то было только начало.

Да и настанет ли когда-нибудь тот день, когда всему придет конец?

Для нас эта статуя так навсегда и осталась незаконченной. Точнее, у нее навсегда сохранилась возможность стать чем-то другим.