Потрясение

Девочка из воды и потерянный мальчик

Микаэль сидит один в камере и смотрит на высохшую пуповину на подушке.

Значит, ему это не привиделось. Ребенок – девочка – существовала на самом деле. И Вера, которая пела ему песни, – существовала, и он – давным-давно, когда был мальчиком. Тоненькая пуповина тянется в никуда; последнее свидетельство, что все они когда-то были. Почему никто не прислушивается к детям?

Он делает то, что сделал бы ребенок: кладет сморщенную пуповину под подушку, залезает на кровать и опускает на подушку голову. Закрывает глаза. Он не помнит, как она выглядела, но помнит татуировку на ее шее и представляет этот цвет.

Индигофера красильная. Вера говорила, что индиго символизирует шестую чакру – третий глаз. Дети индиго вырастают со способностью понимать сложные системы. Умеют заботиться о людях и животных.

Микаэлю казалось, что он ничего не понимал: он не смог позаботиться о ребенке, что уж говорить о сложных системах, людях и животных. Он чувствовал себя мертвым, как сморщенная штука под подушкой. Какой от него прок? Кроме того, из словосочетания «дети индиго» лишь одно слово не казалось ему полной ерундой: индиго.

Он не может уснуть, но и бодрствовать тоже не может.

Руки сжимаются в кулаки. Хочется что-нибудь ударить. Он думает встать и ударить стену – он делал так много раз. Если он не сможет рисовать, то нечто, что застряло в его теле, в его руках, может когда-нибудь убить его самого или кого-то еще.

Он знает, что они найдут пуповину; они всегда все находят. Он ничего не может оставить при себе; ничего ему не принадлежит, даже он сам.

На ум приходит Уильям и его бомбы.

Может, мир заслуживает, чтобы его взорвали? Учитывая, как этот мир поступает с детьми.

Удастся ли ему когда-нибудь сбежать отсюда? И станет ли он таким, как Уильям, – не потому, что хочет, а потому что страдает от страшного одиночества?

Он переворачивается набок и ложится лицом к стене. Ударяет кулаком о стену – сильно и быстро. Кровь течет по костяшкам. Он быстро рисует кровью на стене раковину наутилуса.

Потом он слышит звук льющейся воды. Звук как будто идет из душевой кабинки, но этого не может быть; в комнате, кроме него, никого нет, и никогда не бывает; считается, что он может навредить другим мальчикам.

Он соскальзывает с кровати на покрытый ковролином пол, словно тихонько ныряя с берега в воду. Футболка слегка задралась; ковролин царапает кожу. Он скользит по полу к душевой, как змея, орудуя локтями, как плавниками. На миг останавливается и прижимает щеку к ковру. Чувствует шероховатость и тепло. Если бы только смерть была такой – простой и инстинктивной.

Внимание снова привлекает звук льющейся воды. Он идет из душевой. Из полуоткрытой двери валит пар, словно там, в ванной, сгустился туман. Кто бы там ни находился, он зря сюда пришел; сюда никому нельзя, даже ему самому нельзя здесь находиться, особенно сейчас, когда в ушах звенит, голова горячеет и он скрежещет зубами. Кто бы там ни был, ему не поздоровится.

Он подползает совсем близко к косяку двери ванной, но прежде, чем успевает встать, на пороге появляется фигура. На пороге стоит та, кого там никак не может быть. Девушка. Обнаженная девушка с мокрыми волосами, черными завитушками ниспадающими на тело. Она стоит над ним, а он лежит, прижавшись к полу животом и затаив дыхание. Он робко изучает ее взглядом: сначала стопы, потом лодыжки и колени, бедра, расщелину, блестящую от капель воды, подвздошные кости, живот, ребра, грудь – два соска и больше ничего, – плечи, шею, лицо и рот. Она примерно его возраста, может, чуть старше. Ему вдруг хочется ее укусить. Он не знает почему. Желание укусить столь сильно, что рот наполняется слюной.

– Ты ученый? Художник? – спрашивает она, и слова мягко проливаются на него сверху вниз.

Может, это сон?

Или он умирает?

– Да, – отвечает он.

– Когда в своей жизни ты острее всего ощущал свою человеческую сущность? – спрашивает она.

Он не хочет с ней разговаривать, не хочет признавать, что она существует, но тело его не слушает.

– Была одна девочка. Младенец. Давным-давно. – Он дает себе пощечину, чтобы проснуться.

Между ними что-то шевелится.

Ее рука.

Правой рукой она раздвигает свои нижние губы и начинает ласкать себя пальцем, описывая маленькие ритмичные круги и заставляя свой цветок расцвести.

Почему бы не убить ее, эту обнаженную девушку, оказавшуюся в его камере? Ей здесь не место. Может, это галлюцинация? Или она ненормальная и каким-то образом проникла в его камеру, чтобы убить его и украсть его вещи? Он вспомнил осколок зубной щетки, который пытался заточить; тот хранился между матрасом и каркасом кровати и был еще недостаточно острым, но сойдет.

Может, она воришка?

К тому же ненормальная.

– У меня есть для тебя кое-что, – она протягивает ему левую руку.

Он вскакивает быстро, как молния: так умеют только мальчики-подростки. Теперь он ее видит; она ниже его ростом, но чуть старше.