Потрясение

Я работала не покладая рук. Вычитывала рукописи, печатала заметки и просто плавала в океане ее творчества, ее редакторской деятельности. Она начала писать для детского журнала «Брауниз Бук»[27], и я тоже работала с ней в этом журнале. Детям важно рассказывать истории, в которых они увидят что-то свое и потом используют их как жизненный ориентир. Истории о гендере, расе, классе, о том, как нужно гордиться своим происхождением; истории, что вдохновляли бы детей и рассказывали бы им об их корнях. Много лет Джесси практически в одиночку создавала «Брауниз Бук». На страницах этого журнала печатали африканские народные сказки. До того, как я устроилась на эту работу, мне приходилось читать лишь истории о рабстве; в них чернокожих женщин и девочек насиловали и убивали. А в «Брауниз Бук» даже реклама была посвящена образованию – школы, курсы, колледжи, университеты.

Иногда мне казалось, что работа Джесси оставалась незаметной для большинства, таилась где-то под поверхностным слоем нашей жизни. Она напоминала работу матерей. Она действительно была матерью для творческих людей, но она также была интеллектуалкой и нашей интеллектуальной матерью. Иногда я рассуждаю о том, что такое работа, и понимаю, что в мире не признается работа матерей; а ведь сколько в мире женщин, чей материнский труд возвращал нас к жизни.

Послание в бутылке

Шестой перекресток

Иногда приходили фотографы и документировали наш труд. Наше движение застывало в неподвижном кадре.

Поначалу нам еще казалось, что нас видят. Однажды, когда ее рука еще была гипсовой и не покрытой медной кожей, мы встали вокруг нее и позировали, как дети. Рядом с ее рукой мы казались такими маленькими, но без нашего труда она никогда бы не родилась, и стоя там, вместе, мы на миг стали единым телом. Эти фотографии потом напечатали на открытках и продавали их в качестве еще одного способа раздобыть финансирование для проекта. На открытках мы были безымянными, но казались очень высокими рядом с результатами нашего труда. Мы были единым организмом. Моего имени – Кем – нет ни в одном учебнике истории. Как нет там имен Эндоры, Дэвида, Джона Джозефа.

Но фотографии отображали не то, кем мы являлись на самом деле, не наш труд и не наши жизни; эти фотографии уже тогда были частью легенды, которой предстояло стать нашей статуе, частью зрелища. Иногда нас упоминали в газетах. Мы читали и слышали немало оскорбительных слов в ее адрес еще во время постройки. Одна заметка мне особенно запомнилась, ее напечатали в «Кливлендской газете»: «Столкните статую Бартольди в океан вместе с факелом и прочими атрибутами, и пусть она лежит там до тех пор, пока простой цветной трудяга с Юга не сможет зарабатывать себе и своей семье на пропитание, занимаясь достойным делом и не боясь подвергнуться преследованию ку-клукс-клановцев; не боясь, что его убьют, его жену и дочь изнасилуют, а дом сожгут. Ведь именно такая „свобода“ сейчас существует в нашей стране».

Когда посыпались эти оскорбления и угрозы, никто из нас ничего не сказал, но слова эти поселились в наших телах, пока мы трудились, и впитались в нашу плоть и кровь, как кровь рабочих, строивших пирамиды, впиталась в камень и песок.

Однажды я рассказал Эндоре, Джону Джозефу и Дэвиду о том, что прочел в «Кливлендской газете»; эта заметка проникла даже в мои сны. Мне стали сниться лодки, наполненные чернокожими телами. Я не хотел, чтобы из-за этих кошмаров мне жизни не стало. Мой отец, отец его отца и его отец пережили рабство и несли эти истории с собой, как тела сыновей.

Я подумал о революции в своей стране; здесь никто никогда о ней не рассказывал. Гаитяне сами отвоевали себе свободу, сражались и свергли французское колониальное правление. Я подумал о Джоне Джозефе и его историях о геноциде, разворачивавшихся под жестоким прикрытием легенды о «великих географических открытиях». Истории его предков закопали, как кости. Подумал об Эндоре, чей мертвый младенец, похороненный за церковью в Ирландии, являлся к ней в кошмарах – а сколько еще их было, этих младенцев, на этом кладбище за церковью, и кто баюкал их по ночам? Ветер да мрак. Я подумал о шрамах на спине Дэвида и пожалел, что не могу свести их поцелуями.

Станем ли мы когда-нибудь своими в этом месте? Или чего-то всегда будет не хватать?

Я подумал о девочке из воды и женщине, которую мы строили между водой и богом. Потом я вдруг понял, что ни один бог никогда не был таким милостивым, как Дэвид, Эндора и Джон Джозеф. Бог тоже был просто легендой.