Потрясение

Ей стало тошно от собственной бесполезности. Как всегда, возникла отчаянная жажда действия: хотелось кого-нибудь ударить, устроить сцену, вызволить этого мальчишку, сделать так, чтобы он оказался на свободе, даже если в процессе у него случилась бы очередная вспышка гнева. Что угодно, лишь бы его не наказали; тогда он навек станет мужчиной, творящим насилие. Поэтому она оцарапала руку там, в исправительном учреждении для несовершеннолетних – чтобы не ощущать беспомощность и оцепенение; а у входа в бар, должно быть, оцарапала ее снова, чтобы почувствовать себя живой. Но это была слишком долгая история; стоит ли рассказывать ее непричастному незнакомому человека? Ее вечная проблема.

– Нет. Это не бумажный порез, – ответила она.

Вытирая руку салфеткой, Лилли украдкой взглянула на женщину. Та отчасти напоминала призрак или образ, придуманный художником, – светло-серый костюм, серебристые волосы, глаза прозрачные, как вода. Ее словно специально подослали, чтобы она сделала выбор, не свойственный ей, специально подбросили женщину такую, которую воображение Лилли не могло даже нарисовать.

Женщина положила на барную стойку сомкнутый кулак. Лилли уставилась на него. Она явно что-то сжимала в кулаке. От любопытства зачесалась шея. Они переглянулись.

Тут женщина перевернула руку и разжала кулак. На ладони лежала монетка.

– Я видела, как вы уронили это, прежде чем зайти в бар, – произнесла она. – Решила, вы захотите это вернуть.

Дурацкая монетка. Но не успела Лилли ответить, как женщина бросила монетку в оставшуюся на дне стакана водку, ополоснула ее в стакане с прозрачной жидкостью и достала. – Это довольно ценная вещь. Монетка со Свободой с растрепанными волосами. 1793 год. Думаю, вам не стоит ее выбрасывать. Думаю, вам стоит ее сохранить. – Она бросила монетку в стакан Лилли. – Поверьте, я разбираюсь в монетах, – сказала женщина и подняла воротник серого костюма, – у меня есть такая же.

О боже. Ей попалась старуха-нумизматка. Еще этого не хватало.

– Вы собираете монеты? – Лилли смотрела в свой бокал. Взгляд ее был пуст и прозрачен, как спирт.

– Нет, – отвечала женщина. – Меня интересуют не только монеты. – Она глотнула помутневшую водку. – Но у меня есть коллекция определенных… предметов, которые я насобирала за годы.

Лилли и притягивала эта женщина, и отталкивала. Существовало ли слово для определения этого чувства? Она заказала им еще по одной. Пили молча, сидя совсем рядом.

– После третьего бокала плечи расслабляются, замечали? – наконец проговорила женщина и встала с табурета. – И грудь раскрывается навстречу… навстречу всему. Знаете, как это бывает? – Она готовилась уйти. Но не спешила. Провела рукой по серебристым волосам.

Волосы у нее были густые – великолепная копна седых волос. Она была высокой, широкоплечей;

Лилли заметила это, когда она встала. Она посмотрела на нее в зеркало, собралась с духом. Пусть незнакомка на нее посмотрит, пусть их глаза встретятся…

– Пили когда-нибудь опиумный чай? У меня осталось немного. Я живу здесь, совсем рядом. Рука сразу перестанет болеть.

Лилли невольно признала, что в тот момент ей больше всего хотелось попробовать опиумного чая дома у этой странной женщины. Она не знала почему, и ей было все равно. Вдруг больше никто и никогда не предложит ей выпить опиумного чая? К тому же рука ее пульсировала от боли. И клитор, совсем чуть-чуть.

Стены коридора в квартире незнакомки были увешаны изображениями змей. Там были открытки, фотографии, картины, рисунки, даже яркие кусочки змеиных шкурок – сотни шкурок, пришпиленных к стене.

Пока они шли в комнату, Аврора молчала.

Лилли тоже держала язык за зубами. Они словно договорились в этом узком проходе, в коридоре, ведущем в четыре комнаты. Любопытство защекотало Лилли – почему столько змей? – но спрашивать она не стала. Змеи ей понравились. Сразу же. Не в каждом доме тебя приветствуют змеи.

Она по-прежнему не знала имени незнакомки. И решила, что ей все равно.

Женщина пошла на кухню заваривать чай.

– Садись, – сказала она Лилли и указала на гостиную, большую часть которой занимал громадный бирюзовый бархатный диван. – Трансформация, – сказала она, включив воду в раковине. – Вот почему змеи. Мне нравятся существа, умеющие менять кожу.

Лилли села на мягкий диван и подумала, сколько раз в течение жизни женщине приходится сменить кожу, чтобы обеспечить себе выживание. В ее груди возникло чувство помимо симпатии. Что-то вроде взаимного узнавания или родства; она никогда не испытывала ничего подобного.

Чай оказался вкусным. Он тепло проскользнул в горло; женщина, должно быть, добавила в него лаванду. Губы Лилли онемели; затем, примерно через полчаса, она ощутила прилив эндорфинов и восторг оттого, что боль ушла.

– Боже мой, я так давно этого не чувствовала, – выдохнула она. Они сидели на огромном диване, устроившись удобно и все сильнее расслабляясь с каждой минутой.

– Чего не чувствовала? – спросила незнакомка.

– Покоя. Пустоты. Парения в невесомости. Мне так нравится.

Женщина улыбнулась.