Поцелуй чудовища

От первого проникновения в горячее девичье тело Глеб замер, пережидая первое наслаждение, чтобы все не кончилось слишком быстро. Подняв девушку, обнявшую его руками и ногами, с кресла, крепко ее прижимая к себе, поддерживая под бедра, он толкнулся в ее лоно — и не сдержал стона.

— Как хорошо, — блаженно шептала девушка, принимая его в себя, — как хорошо…

Она с жадностью приникла к его губам, и их дыхание, стоны наслаждения и крики перемешались. Глеб яростно и сильно толкался в ее лоно, влажные тела соприкасались с жадными шлепками.

— Ещё, ещё, — шептала девушка, балансируя на грани оргазма. Она сжимала его напряжённый член нетерпеливо и крепко, напрягаясь, подгоняя свое возбуждения, и Глеб едва не взвыл, чувствуя, что больше не может сдерживаться, что удовольствие зажигается в его мозгу нестерпимым белым огнем, и Олечка закричала, когда он, с каким-то звериным рыком последними, самыми сильными толчками присоединился к ее удовольствию и кончил, насаживая ее на член все крепче, все полнее.

Глава 7. Мара

Квартира встретила Глеба напряженной тишиной, полумраком, и тревожным позвякиванием ложечки о стакан. Кто-то на полутемной кухне, где мрак рассеивал лишь крохотный ночник, притащенный из спальни, размешивал остывший чай и ждал его, Глеба. Почти у самой двери, как скорбный памятник его, Глеба, разгильдяйству, стоял не распакованный чемодан, чуть дальше валялись сапожки Мары. Она разувалась так тогда, когда приходила поздно и уставшая. Откровенно говоря, ее манера раздеваться по пути в спальню и раскидывать вещи тут же, словно избавляясь от непосильной ноши, словно тащить на себе их она больше не может, его здорово раздражала. Он вечно спотыкался о ее сапоги, ронял с комода пальто и находил ее лифчики в самом неподходящем месте. Он выговаривал ей за это, Мара исправлялась, но через некоторое время все начиналось сначала.

Сегодня сапоги были намеренно кинуты посередине прихожей, выложены на всеобщее обозрение с какой-то кошачьей мстительностью. Мара сделала это нарочно — ровно так же, как нашкодившие и наказанные коты злостно гадят в тапки. Устало стаскивая пальто, Глеб глянул на настенные часы и с досадой поморщился.

Черт, Мара! Мара, Мара, Мара!

Он обещал встретить ее в аэропорту, и забыл. Дата ее возвращения, рейс, время, да сам факт ее существования напрочь вылетели у него из головы. Все мысли его занимала только она — Оленька. Ее тело. Ее страсть. Ее стоны. Ее дрожь…

Глеб одернул себя, заметив, что даже сейчас, ожидая головомойки от подруги, он с легкостью перескакивает на мысли об Оленьке и о горячем свидании, и мысли о нем, воспоминания о полученном удовольствии затмевают все негативные эмоции, всплывающие от одинокого позвякивания ложечки о стакан. Совсем не хотелось портить настроение скандалами, упреками, но Глеб прекрасно понимал, что так оно и будет, и знал, что заслужил хорошую головомойку.

Он неспешно отодвинул в сторону вещи Мары, так же неспешно прошел по коридору. Двери на кухню были обведены золотистой полоской света, и Глеб, повернув ручку, отворил их, заглянул в тихий полумрак.

Мара сидела за столом, сонно опустив голову. Ее темные волосы были слегка растрепаны, словно она не единожды запускала в них ручки с ярким алым маникюром и массировала голову — так она делала, когда у нее случались приступы мигрени. В стакане Мары действительно был налит чай. Она неспешно помешивала его ложечкой, как завороженная глядя на танец чаинок, и ложечка звенела о тонкое стекло.

Перед женщиной на столе стояла початая бутылка коньяка и пузатый бокал, рядом с ними — тарелочка с тонко нарезанным лимоном. Мара не умела быть аккуратной, поэтому по светлой поверхности стола валялись тонкие ленточки лимонных корок, косточки, которые Мара наверняка выколупывала из лимона своими длинными красными ногтями. Возле бокала темнела засохшая лужица.

«Накидалась», — определил Глеб.

— Наблядовался?

Несмотря на то, что женщина была нетрезва, голос ее звучал спокойно и четко.

Она подняла взгляд на Глеба — при этом казалось, что от своего медитативного зрелища она отрывается с крайней неохотой, — и уставилась покрасневшими от перелета и усталости глазами ему в лицо. Не моргая, как змея. Глеб не любил этот взгляд. И вопрос этот Мара задавала очень часто, точно таким же гладким, безликим, безразличным голосом. От этого слова — прямого, грязного, звучащего в устах женщину ужасно мерзко, — ему всегда было не по себе, и он ужасно бесился, чем приводил Мару в тихий садистский восторг, но не сегодня.

— Ой, не начинай, — отмахнулся Глеб, и неподвижная, полусонная Мара вдруг ожила, подскочила на ноги, кривя в пьяной ухмылке ярко накрашенные губы.

— Так это правда?! — выкрикнула она истерично.