Поцелуй на прощание (СИ)

— Иди, иди, — шепнул Литва, делая энергичный жест рукой. Переводя взгляд с одного на другого, Наташа сошла со ступенек, осторожно прошла мимо брата, бросила последний взгляд на Ториса и, почти плача от безысходности и невозможности что-то изменись, побежала вниз, будто за ней гналась стая демонов.

— Они скоро придут, — ровно сказала Наташа, заходя в гостиную. Она старалась упорно игнорировать обращенные на нее взгляды – кто-то смотрел с нескрываемым интересом, кто-то с ужасом, кто-то почти с отвращением. Только в красных глазах Гилберта, демонстративно не притрагивавшегося к выпивке, сверкала ядовитая насмешка. Против воли девушка ощутила, как у нее сжимаются кулаки. Да кто он такой…

— Беларусь, — ее тронул за плечо успевший неведомо как протрезветь Латвия, — с Торисом все в порядке?

— Пока что, — подрагивающими руками Наташа налила себе стопку водки, поднесла ко рту, но в последнюю секунду пить передумала и поставила обратно с такой силой, что расплескала половину себе на запястье. Латвия тут же прикончил то, что оставалось на дне. Видимо, он понял суть ответа.

Напряженное молчание висело в гостиной, пока из коридора не послышался хлопок двери. Подобно ветру, в гостиную внесся Торис, едва не снес на своем пути стол, схватил бутылку водки и присосался к горлышку.

— Торис! – воскликнула Наташа под всеобщее аханье. – Ты что?

— Я? – Литва на секунду отвлекся от бутылки, и видно стало, что у него смертельно бледное лицо, осатаневший взгляд и то ли синяк, то ли след от удара на шее, ближе к плечу. Одна из пуговиц на рубашке была оторвана. По гостиной пробежала рябь перешептывания.

— О, Господи, — прошептала Наташа, чуть ли не силой отнимая у друга бутылку. – Что он с тобой сделал?

Литва тут же забрал водку обратно и сделал еще один глоток.

— Можно, я не буду рассказывать?..

Бегло девушка осмотрела его. Следов крови не было видно, но такой взгляд и такое поведение было вызвано явно не милым разговором по душам.

— У тебя… синяк, — тихо сказала Наташа, указывая на собственную шею. – Вот тут.

— Синяк?.. – Литва судорожно поправил воротник рубашки и вдруг, странное дело, покраснел. – А, да, спасибо.

— Больно, наверное…

Тут же все шепотки смолкли. В гостиную зашел Россия. Вид у него был совершенно довольный, как у кота, объевшегося сметаны, но во взгляде не было и тени безумия. Окинув всех лучезарной улыбкой, он громко спросил:

— Что молчите, а? Продолжим праздновать!

Все облегченно вздохнули и, как ни в чем не бывало, вернулись к своим разговорам. Только Наташу томило невнятное ощущение чего-то неправильного, что ее ум пока не мог постичь. Но поразмышлять ей не дала Оля, возникшая рядом словно из ниоткуда и сунувшая в руки пустую салатницу.

— Сходи на кухню, положи еще, ладно? Вмиг все расхватали, не наготовишься…

— Ага, — кивнула девушка и поплелась по коридору, преодолевая искушение хватить треклятую салатницу о пол и, уткнувшись носом в стену, позорно разрыдаться. Вечер получился излишне богатым на переживания, а к такому Беларусь не привыкла. Ее могли бы, пожалуй, спасти несколько минут покоя, но даже на кухне ее не пожелали оставить в одиночестве.

— А, младшенькая, — возникший у девушки за спиной Пруссия с хрустом поедал яблоко. – Я-то думал, у меня самый трудный младший брат. Но теперь вижу, что ошибался.

Беларусь подавила желания надеть ему на голову кастрюлю с оливье и молча продолжила поиски подходящей ложки. Гилберт откусил еще кусок.

— Не, Запад, конечно, падок на всякие заморочки. Но такого он никогда не делал.

Наташа, найдя наконец-то ложку, начала накладывать салат в тарелку.

— Ну и я, конечно, так не палился, как водочник. Только полный придурок не поймет, что они с этим щупленьким вытворяли.

— Да? – Пруссия умел вызвать интерес. – И что?

— Тебе сколько лет? – вдруг ни к селу ни к городу осведомился Гилберт. Наташа закончила перекладывать салат и теперь утрамбовывала его ровной горочкой.

— Думаешь, я точно помню?

— Я не то имел в виду. Ты, когда людям представляешься, что говоришь?

— Ну… шестнадцать, — Беларусь не могла понять, куда он клонит. – Семнадцать. По-разному.

— Ну тогда фиг тебе с маслом, — отвратительно засмеялся Пруссия. – Рано тебе еще знать про такие вещи.

«Главное, не сорваться», — стучало в голове. Но это было бесполезно, нервы и так были напряжены, словно струны.

— Гилберт, — медленно проговорила Наташа, взглядом отыскивая на столе подходящее орудие, — тебе когда-нибудь разбивали морду сковородкой?

Смех Пруссии стал еще громче.

— И не раз, поверь.

— А… — схватив попавшийся под руку нож для резки колбасы, девушка подлетела к пруссаку и приперла к дверце холодильника, приставила острие к бледной тонкой шее, — а глотку тебе перерезали, сволочь фашистская? А?!

— Эй, эй, полегче, — вытаращил глаза Пруссия, стараясь вывернуться. – С ножиком-то полегче…

— А теперь слушай меня, тварь тупая, — шипела Наташа, будто озверевшая кошка, ему в лицо. – Еще раз попробуешь надо мной поиздеваться, я выпущу тебе все кишки. Если мой брат спас тебя от петли, это не значит, что тут все будут терпеть твои выкрутасы. Понял?