Поцелуй на прощание (СИ)

Чувствуя непонятное режущее чувство, от которого становилось почти больно, где-то под сердцем, Наташа положила на надгробие букет и, распрямившись, замерла.

- Я не Пруссия. Я ГДР.

Беларусь вспомнила, как она раз за разом стреляла в воздух над бездыханным телом Гилберта. Возможно, это и было высшее проявление свободы, без которого она никогда не смогла бы потом защитить Литву и попытаться помочь ему сбежать. Возможно, без этого никогда и не было бы ничего.

- Начинаю чувствовать себя штатным психологом в вашем дурдоме. Может, мне свою больничку открыть?

Иногда бывает, что человек уходит, и тебе кажется, что ты хотел сказать ему очень многое, но не успел. Наташа чувствовала наоборот – она неожиданно поняла, давно хотела, сама того не осознавая, сказать Пруссии всего одно слово.

- Спасибо. Гилберт, спасибо.

«Спасибо, что поддержал меня, когда мне было трудно. Спасибо, что показал мне, что в нашем мире еще есть место для истинной свободы».

Все это было и так ясно. Гилберт бы точно понял, а остальным и не надо было понимать.

Внезапно налетевший порыв ветра взметнул подол юбки Наташи, закружил вокруг нее слетевшие с ветвей листья. Со смехом удержав юбку, девушка на секунду зажмурилась, а когда открыла глаза – увидела, что на узорчатом заборчике вокруг могилы сидит желтая, как яркое пятно гуашевой краски, канарейка и, чуть склонив голову, смотрит на нее.

- Пруссия, - не веря своим глазам, Наташа шагнула к птице, протягивая руку. Но стоило ей коснуться мягких перьев, как канарейка вдруг пронзительно вскрикнула и, вырвавшись из-под руки, порхнула в серое небо. Беларусь смотрела, как исчезает вдали желтое пятнышко, не в силах отделаться от ощущения дежа вю. И тут за ее спиной послышались тяжелые шаги.

- Что… - стремительно развернувшись, Наташа выхватила нож. Кому могло понадобиться прийти на это богом забытое кладбище? – Кто это?

Из-за дерева, скрывавшего аллею своей тенью, вышел… Людвиг, сжимающий в руке стебель алой гвоздики. На лице немца отразилось глубочайшее удивление, едва он заметил девушку. Наташа недоверчиво отступила. Для того, чтобы убрать нож обратно, ей пришлось сделать над собой усилие. Казалось бы, с лета сорок первого года прошло пятьдесят с лишним лет, но при виде Германии к горлу девушки подкатил горячий ком невыплеснутых слез.

- Добрый день, - кивнул ей Людвиг и подошел к надгробию. Судя по резким, каким-то скованным движениям, ему было чертовски неудобно, что кто-то застал его в момент подобного проявления чувств. Но Наташа не могла заставить себя не смотреть, как коротко наклоняется немец и кладет свой цветок на серую плиту рядом с ее собственным букетом.

- Это ты принесла? – спросил Людвиг, выпрямляясь.

- Да, - коротко ответила Наташа. Германия немного помялся, но все же решился сказать:

- Я помню, как ты отдавала ему честь. Тогда, у стены. Вы были друзьями? Там, в Союзе?

- Друзьями?.. – Беларусь печально улыбнулась. – Нет… скорее всего, нет.

- Тогда… - Людвиг отвел взгляд, и девушка поняла, что скрывается за его словом.

- Нет, - тут она не сдержала смешка. – Нет, это тоже нет.

- Ясно, - наверное, он был слишком смущен, чтобы продолжать расспросы. Они немного постояли молча. Наташа глядела на горизонт, где были размыто видны очертания городских домов, Людвиг – на надгробие, шепча себе под нос что-то по-немецки. Вдруг он замолчал, лицо его просветлело, будто кто-то подкинул ему весьма удачную идею. Наташе было интересно наблюдать за этим, но она никак не могла представить, что идея относится к ней.

- Прости меня, - неожиданно тихо сказал Людвиг, приблизившись к ней. Девушка даже отступила на полшага от неожиданности.

- Ч… что?

- Прости меня, - терпеливо повторил он, глядя ей прямо в глаза. – За войну. За то, что чуть не убил тебя.

Несмотря на то, что день был прохладный, Беларуси отчего-то стало чудовищно жарко.

- Ты же уже извинялся, - только и сказала она, вспомнив, как торжественно Ваня зачитывал перед всеми республиками письмо, пришедшее от Германии через несколько дней после капитуляции.

- Эту бумажку не я писал, - объяснил Германия. – Это… это было для всех. А ты просто, сама – прости.

Наташа представила, каких усилий обошлось сдержанному немцу подобная речь, и невольно прониклась к нему толикой уважения. «Интересно», - тут же вонзилась ей в сознание непрошеная мысль, - «а Ваня извинялся так перед Торисом?».

Не надо было думать об этом.

Германия протянул ей руку и так застыл, будто изваяние, чуть наклонив голову. Ком в горле Наташи разросся до каких-то чудовищных размеров и грозил постыдно лопнуть, обернувшись рыданиями или чем-то и того хуже. И способ избавиться от этого был лишь один.

- Я… я прощаю, - прошептала Наташа, глядя, как ее собственная ладонь буквально тонет в широкой ладони Людвига. – Но простить не значит забыть.

- Я понимаю. Я и сам никогда не забуду. Обещаю, - ответил Германия, бережно сжимая ее пальцы.

========== Глава 22 ==========