Потусторонний друг. История любви Льва Шестова и Варвары Малахиевой-Мирович в письмах и документах

М.В.[338] работает в Москве в почтово-телеграфном журнале и преподает психологию в местном техникуме. Главный интерес местной интеллигенции – религиозные, вернее, церковные вопросы. Я не умела до сих пор заинтересоваться церковью, все продолжаю чувствовать ее как учреждение слишком человеческое. Это не мешает мне искренно жалеть епископов, сосланных в мученические условия в Зырянский край и другие трущобы. Туда же попал и Мало-Никольский Димитрий, с которым я любила некогда беседовать во времена гибели Юлиана [339].

Сколько жизней унесено с тех пор – жизней, которых не думалось пережить ввиду своего старшинства и всяких недугов – Татьяна Фёдоровна[340], Надежда Сергеевна. Умер мой брат – я Вам писала уже, умерла Настя – в числе тех, кто в восемнадцатом году погиб от недоедания в больницах, Наталья Николаевна[341] и многие другие мои знакомые, которых Вы не знаете.

Из московского литературного мира я вижусь только с Новиковым[342], да изредка с Гершензоном. Раньше с Зайцевыми, но они теперь в Италии.

Красная литературная молодежь делает свой молодой шум вокруг своих Маяковских, Шершеневичей. Там мало талантливого, а что талантливо, лишено вкуса, пропитано тенденцией. Но… перемелется – мука будет. Вокруг студий – и в студиях тоже толпятся жаждущие сопричастия к искусству кадры. Странный отток от жизни, от жизнетворчества. Последнее – по дирижерской палочке и трагически не осуществимо при недостатке какого бы то ни было “оборудования” (в школах, детских садах, всяких мастерских, техникумах и т. п.). Но в общем, жизнь гораздо легче и “богаче”, если уместно такое слово, чем три года тому назад. Впрочем, богатство – однобокое – бриллианты и бобры, как и раньше, удел очень малого меньшинства. Большинство же радуется, что ходят трамваи, освещены улицы, есть рынки и на них всякая снедь вместо одного пшена и воблы 19 и 20 годов. Знаете ли Вы адрес Аллы? Если да, пожалуйста, напишите. Привет Анне Елеазаровне, Тане, Наташе.

Всего доброго Ваша В. М.

39. Варвара Малахиева-Мирович – Льву Шестову

5 декабря 1923

Сергиево – Париж

Вчера получила письмо Ваше, Лев Исаакович. Еще до этого узнала через Гершензона – Лилю, что Вы очень хворали. Иногда боль содействует какому-то нужному внутреннему; иногда только изматывает последние силы. И в том, и в другом случае Вам желаю, чтобы она не повторялась. Верится, что Ваш дух найдет свои пути и кроме боли. К тому же, ее уже достаточно у Вас было.

Я читаю про всяких авв и поражаюсь, как им трудно было факирское самоистязание, репа на деревянном масле, немытые тела… Воздержание – понимаю, презреть и забыть свою плоть (затворники) – тоже, но зачем же им терзать ее и издеваться над нею. А <нрзб> и патерики утверждают, что это путь единый для всех верных, вожделенный.

Вот уже прожита жизнь, а все нет для меня такого лимонаря или патерика, который успокоил бы душу от буйственных сомнений и вывел бы из “темницы духовой”. На времена, более или менее короткие, проходит через душу луч из иных миров и всегда тоска о них. И больше ничего. А вокруг такие “утвержденные на камени”, с догматами, с ритуалом жития, с исповеданием до мученичества – завидный жребий. И в этом смысле полнота одиночества.

Тронула меня и пристыдила Ваша забота в области долларов. Вычеркните ее из поля душевного зрения. Нужду потерпеть я не прочь в сужденные сроки – и опыт в этом у меня достаточный, безвыходных же положений нет. До крайности же меня и мать не допустит. Михаил Владимирович, – у него есть стремление и совсем поднять на свою спину бремя наших существований, но до этого я, конечно, его не допущу – у него целый дом – жена, коза, прислуга, сын, и он не мастер добывать деньги.

Пока я еще трачу жалованье последнего месяца, растянув его на два, и у меня есть маленький урок и довольно большие запасы картофеля, свеклы и репы. Так что бросьте, добрый мой старый друг, (уже теперь и иносказательно “старые” мы друзья) бросьте думать об этой стороне моего жития. Вот поправится мать (у нее абсцесс, было две операции – нога), оправлюсь я сама – у меня сейчас приступ ревматизмов и печени – и поеду в Москву, к Добровым, поживу у них недели две и поищу переводов в среде знакомых литераторов. К тому времени и Евгений Германович приедет; обещал помочь мне в приисках работы.

О том, что в техникуме закрылось мое отделение – не жалею. Последний год я до того уже через силу тянула воз преподавания и завотделения, столько было пропусков (половина занятий происходила у меня на квартире), что ясно было – так не может долго продолжаться. Ведь последний год – из семи дней недели – у меня один-два здоровых, а 5–6 хромых, из них 3–4 совсем лежачих.