Потусторонний друг. История любви Льва Шестова и Варвары Малахиевой-Мирович в письмах и документах

Явилась возможность после Рождества по протекции Тарасевича полечиться в соответствующем санатории. Непременно сделаю это. Морально меня очень утомило такое инвалидство. Когда с нами жила Оля[343], это было еще терпимо. Она даже любила дни моей болезни, чтобы поинтимить и побольше побыть со мной в общении. Теперь она отдалилась, получила хорошее место – четыре червонца на всем готовом – под Москвой по Савеловской дороге в детском санатории. Это сведения для Тани, если интересуется судьбами кружка юной “Радости”. Попутно о Машеньке, бывшей Полиевктовой. Ее Томас разъезжает по всей Европе, почти не пишет. Она с тремя норвежатами живет в Москве, занимается переводами; с Томасом думает совсем разойтись ввиду такого его поведения. У Анечки, Машиной сестры (теперь Бруни) родился недавно третий ребенок – моя крестная дочь. Живут они где-то под Оптиной пустынью, очень бедствуют. Из Жени Бируковой вышел недюжинный поэт. Некоторые стихотворения ее даже на память знаю. Большой пафос, своеобразие формы, богатство образов. Рерберг и Лида Случевская водят экскурсии. Нина Бальмонт вышла замуж за художника Бруни. У нее тоже – ребята. И очень чернорабочая жизнь. Но она несет ее бодро. Осенью виделась с нею. Это все для Тани и Наташи сведения. А Вы мне напишите о Софье Исааковне и Софье Григорьевне. Еще я хотела спросить о Тане – “моей” – ведь я ее с пяти лет приняла в свою жизнь, и теперь это очень больное место в моей душе. Есть ли по Вашему (Вы должны знать это от Фани Исааковны) надежды на ее полное выздоровление? От Лили я узнала только впечатление ее – печальную картину полубреда, полу сознательности – вернее, мозаики из бреда и сознательности. То же случилось недавно с племянником Анны Васильевны – 18-тилетним юношей. Его посылают в Германию, в Дрезден. Там, говорят, делают чудеса над сломавшимися душами. Отчего бы Тане не пожить там.

Прошу прощения за неинтересный подбор материала в письме. От Москвы я живу вдалеке – несмотря на расстояние двух часов пути. И давно не была в ней. Жизнь у меня стала вполне захолустная и даже несколько одичалая. Когда приезжают из Москвы приятели, я больше утомляюсь, чем радуюсь. Впрочем, это не ко всем относится.

Пишу много стихов – сами пишутся. Работаю над материалом, собранным в дошкольном опыте последних лет – и всей жизни. Туда и Инночка с Женей, и Серёжа – входят. На это есть спрос в Госиздате. А сказки мои – 12 сказок – не ко двору – фантастические – никто не хочет их печатать, они же несомненно лучше того, что я раньше для ребят писала.

Написала грязнее, неразборчивее обыкновенного, потому что пишу в постели – ноги, печень, рука и т. д. А на дворе, наконец-то после грязной осени великолепный мороз и снега, снега…

Душевный привет Вашим близким и Вам, тоже. Не хворайте. Пишите.

В. М.-М.

40. Варвара Малахиева-Мирович – Льву Шестову

5 марта 1924

Сергиево – Париж

Тревожно думать о Вашем здоровье, дорогой Лев Исаакович!

Буду ждать сообщения о нем, если Вам писать трудно, поручите Тане или Наташе известить меня, в каком Вы состоянии. Адрес мой все тот же – Красюковская улица, дом Быковой. Если Вы здоровы и это Вам будет не трудно – передаю просьбу Л.Я. Гуревич[344] – эта просьба касается и меня – у кого-нибудь из знакомых, читающих французскую беллетристику[345], попросить список книг, подходящих для перевода в Мосполиграфе, где Любовь Яковлевна заведует этим отделом. Может быть, Софья Григорьевна не откажется это сделать – когда-то она, кажется, была в дружественных отношениях с Гуревич.

Подходящими книгами в данном случае можно считать такие, где затронуты социальные вопросы, не в тенденциозном освещении, а, так сказать, выражаясь по школьному – “герои труда и сильной воли”, а также униженные и оскорбленные в социальном смысле. Можно и чисто художественные – но не очень экзотичные вещи; исторические – из эпохи Великой Французской революции 48-го года. Сатиру на буржуазные пороки и слабости и то новое, что вышло за последнее время у авторов с крупными именами.

Такой список оказал бы и мне большую услугу, так как я приглашена работать в этом издательстве, но нет книг. Мне заказана L’été Romain Rolland’a[346], но и ее нет в Москве. О ней – я уже писала – впрочем не в Париж, а в Берлин, куда поехала одна из моих приятельниц, но боюсь, что там этой книги нет, и она мне ее не вышлет. Из-за работы (мне дали несколько рассказов Hamp’a[347]) я живу больше двух недель в Москве. Материально начинаю понемногу оправляться – помогли по своему благочестивому обычаю американские дяди – время от времени они предлагают безработным писателям несколько долларов. Но теперь уж и без них смогу обойтись. Да и осенью я как-то не очень заметила, что бюджет исхудал. Так легко теперь с русского масла перейти на постное и уменьшить его дозы, отменить белый и ввести черный хлеб – и тому подобное. Предшествующий опыт был на пользу. Если прибудут в достаточном количестве французские книги, это уже будет твердая почва под ногами по крайней мере на полгода.