Потусторонний друг. История любви Льва Шестова и Варвары Малахиевой-Мирович в письмах и документах

Я очень удивлена тем, что мое письмо по адресу Кости не дошло к вам. Я написала ему на второй день по приезде в Воронеж, прося немедленно выслать 100 р., т. к. нечем было платить Николаеву учителю, да и мне самой без займа у Николая трудно было бы двинуться в Петербург. Со дня на день ждала от вас денежного письма, потому не писала. Наконец, пропустив все назначенные раньше сроки отъезда, я дала, как вы это знаете, телеграмму, т. к. сидеть дольше в Воронеже было бы тяжело. Восторги родственного свидания пережиты, обстановка к работе не располагает, с мамой начались мелкие шероховатости, которые потом стоят крупных мук раскаяния и тяжелого чувства непоправимости. Все дни шли по одному образцу – утро, кофей, попытка творить, Шопенгауэр, обед, Шопенгауэр, чай с родственниками и с вареньем из общего блюдечка, Шопенгауэр и ночь. Ночью хорошо – от финиковой пальмы на стене, освещенной лампадкой, ложатся нежные и роскошные тени. Эти нежные тени, и Сокол в углу, и лицо Богородицы с каплей крови на раненой щеке напоминают мне с волшебной яркостью ту, другую Ваву, которая проводила долгие ночи без сна на этой же постели три года тому назад, и так безумно любила, так безумно страдала. Путем этих страданий много истин открылось мне в этой жизни; если я поделюсь, сумею поделиться ими с людьми, я буду глубоко удовлетворена. Я не жалею, что все было так, а не иначе. Я знаю, что то было безумие – и желание любви, и муки ее, но в них такая полнота жизни, столько красоты и столько молодости… Я люблю вспоминать их так живо и ярко, как вспоминаю здесь по ночам.

Я писала уже. Помню, три дня я провела в Нижнедевицке. Это было интересно – много новых впечатлений: глушь, но глушь интеллигентная – земцы, учительница, дамы с неопределенным томлением fin de siècle с сатирическими стихами и цыганскими песнями. Меня встретили хорошо, почти дружески, взяли слово приехать летом на месяц. Лёлина жизнь проходит в трудах, в нежном внимании к окружающим и в затаенном желании смерти. – завтра в Петербург. Остановлюсь в Москве у своего кузена – доктора [Мира], заведомого карьериста, но, впрочем, нравственного корректного и не лишенного интереса господина. Недавно он признался тетке, что я была его первой любовью, и что он очень хотел бы повидаться.

Пиши, Нилочка, побольше. Поклон своим, всем, кто меня помнит. Я всех помню.

Приписки на полях:

Сейчас вернулась с гипнотического сеанса. Усыпляла рабочего и внушала ему перестать пьянствовать.

Здесь большие морозы: нет охоты показываться на улицу.

Пиши, Нилочка так: Невский пр., 78, кв. 15 но только поскорее, этот адрес недолго.

Макс[350] виделся с Гайдебуровым[351]. Оказалось, что Гайдебуров слышал обо мне. Он хочет со мной познакомиться. Обещал дать работу в “Неделе”.

2. 10 января 1898

Санкт-Петербург – Киев

Не знаю, Нилочек, приеду ли я в Киев раньше весны. Порою я думаю о тебе и обо всех вас с величайшей нежностью и жаждой свидания. Но что-то держит меня в Петербурге. Если вдуматься в это “что-то”, увидишь, что оно разложимо на смутный интерес к тому новому, что еще не исчерпало жизни здесь, на неопределенное желание быть близко к некоторым редакциям и на серьезную привязанность к одной девушке, которой я нужна, как одна из последних жизненных резервов. Я провожу с ней полдня и полночи. Мы вместе читаем и всюду бываем вместе. Приехала третьего дня Настя. Мы по обыкновению много говорили и даже смеялись. Но – “недоступная черта между нами есть…”[352]. Николя завтра уезжает в Воронеж, и оттуда дня через 3, 4 в Киев. Мне страшно жаль, что нет сейчас денег послать вам, мои родные то, что хотелось бы. Финансовые дела по обыкновению в самом глубоком декадансе. Однако, ребятишек я не могла оставить без подарков, хотя в данном случае подарки, больше, чем где бы то ни было нуждаются, чтобы при виде их адресаты говорили: мне не дорог твой подарок, дорога твоя любовь. А все-таки напиши, угодила ли я ребятишкам и кому как, а главное, что Ай[353] сказала и какую сделала физиономию.

Недавно была на вечере Венгеровой – где видела ту, которую Бог поставил на рубеж меж пошлым и небесным – полу-серафима, полу-кокотку и полу-химеру – Мережковскую[354], видела Вейнберга[355], <нрзб> – Так ты хочешь, Нилочка, чтобы я определилась? Определиться внешне можно было бы, но разве это важно. Крепко целую. Пиши. Вава.

3. 15 января 1898

Санкт-Петербург – Киев