Потусторонний друг. История любви Льва Шестова и Варвары Малахиевой-Мирович в письмах и документах

Знаешь, Нилочка, я была два дня в Москве. Остановилась в гостинице с дядей Петром Фёдоровичем и кузеном Мирой. Кузен на правах кузена весь день целовал меня. К вечеру я поняла, что это нехорошо. Мы пошли на “Хованщину” – мрачная музыка русского раскольничьего аскетизма, сцены самосожжения, измены бояр, колдуны. Мне понравилось. Пришли с Хованщины – дядя уехал куда-то ночевать и оставил номер (с перегородкой) в наше распоряжение. Что это за тяжелая была ночь. Я люблю любовь, но я не люблю мужской страсти. Я была холодна, как горный снег, дважды провеянный северным ветром. Тем не менее я пережила ряд страстных сцен. Наутро я простила его – мы расстались друзьями, но провожая меня, он сказал, что не хочет дружбы, не верит в нее, но ликвидирует свои дела в Москве (он ординатор) и приедет в Петербург “с иными целями” (это было сказано грозно). Как тебе нравятся “иные цели”? Выдумали же люди, что это счастье, обнимать друг друга и целовать в губы, поцелуй, которого я совершенно не выношу, так он некрасив и груб. Итак, я пишу тебе о поцелуях. Что делать? Я еще не могу забыть этого дикого впечатления московского кузена в связи с Хованщиной и с теми модными трактирами, где мы ели блины. В Питер я приехала вечером; Сони и Евг. Ю.[364] не было дома. Я бросилась с разбега в вагон конки (здесь конки не останавливаются) и поехала на Васильевский остров отыскивать Елену Алекс. Ее также не оказалось дома. Затем я встретилась с ней на кантовском юбилее. И она встретила меня, а также Софью Александровну так холодно, почти неприязненно, что мне не хочется больше к ней идти. На этом кантовском юбилее отвратительно читал Лесевич[365], и чисто, гладко, не без изящества прочел реферат Лаппо-Данилевский[366], который очень напоминает Горощенко. Затем были на лекции Влад. Сол<овьева>. Об этой лекции послала в “К. Слово”[367]. Вообще лекции, заседаний здесь подавляющая масса. Венгерова, которая отнеслась ко мне необыкновенно тепло и дружески хочет заманить меня в “Женское общество”. Я согласилась. С рекомендательными письмами еще нигде не была. Заходила к Муме Б.[368] она ведет жизнь женщины – гражданки – все, что делается в общественной жизни Петербурга близко ей, как личные дела – и это мило, потому что у нее это не напускное. Мума обещала мне урок – 0,25 руб. и обед. Пока живу у Сони в одной комнате с ней. У нас хорошие отношения и мы не стесняемся друг друга. Единственное неудобство – не даем друг другу спать длинными ночными разговорами. У меня к ней нежное отношение как к дорогому, редкому и вдобавок крылатому цветку. У нее – не знаю, что, но что-то хорошее, прочное и исключительное. Встаю поздно; читаю всякие летучие вещи; между прочим, нашла книгу о Нитше – <нрзб>. Обедаем в 6 ч. у Венгеровой. Там часто бывает Минский. Минский интересный человек, но есть в нем что-то изломанное, искусственное, пряное и жесткое вместе. Жесткое, потому что в базисе всего лежит алчный, малодушно боящийся смерти эгоизм. Он сильно увлечен Соней, а ко мне у него странное отношение – как ни странно, а есть между нами какая-то не от нашей воли зависящая близость. Про меня он сказал вчера, что я похожа на маленькую итальянку – молчу, как будто не умею говорить и вдруг подниму нож и отрежу кому-нибудь или чему-нибудь голову. Была на финляндской выставке – претенциозная попытка символизма – и такой север – то суровый, то унылый, то лубочно яркие краски. Встретила на выставке <нрзб> и обрадовались мы этой встрече, как радуются соотечественники на чужой стороне. Я пробыла у них вечер – играли в рулетку – я выиграла пятиалтынный. Был еще один член нашей компании. Алипшевич, теперь занимает здесь какой-то пост в Управлении дорог. Я пойду к нему – он оказался неглупым человеком и с хорошим настроением.

Приписки на полях:

Мой поклон передай Надежде Васильевне, Юлии Владимировне Чеботаревой[369]. Все они отсюда необыкновенно милы.

Нилочек, скажи Тале, что тот, кого Юл. Вл. называла “наш общий друг” в настоящее время там, где я была по возвращении из-за границы (тюрьма).

Софье Исааковне буду писать на днях. Кланяйся ей.

Ну, пиши, родной Нилочек. Я буду отвечать. Пиши, пиши. Тебя и Костю целую.

Мой адрес: Невский, 59, Зинаида Афанасьевна Венгерова для В.Г. Малафеевой.

7. 27 марта 1898

Санкт-Петербург – Киев

В страшной досаде на то, что все мои письма к вам (3 или 4) пошли на удовлетворение нескромной любознательности классных дам. Думаю перехитрить их и пишу тебе, дорогой Нилок, на имя мадам Лоран. Если бы в глубине моей души не жило такого буддийского “все равно” по отношению к событиям моей жизни, я имела бы причину плакать от досады. Дело в том, что благодаря тем классным дамам, заведомо пропадают почти все письма, адресованные мне. И как, и чем убедить мне этих не в меру усердных классных дам, что “царство мое не от мира сего”.