Потусторонний друг. История любви Льва Шестова и Варвары Малахиевой-Мирович в письмах и документах

У меня, кажется, воспаление почек. Единственная светлая точка у нас – это тот доктор, который нас лечит. Богатый человек, женатый на аристократке, имевший сумасшедший успех у женщин – он переломал всю свою жизнь, все раздал бедным, лечит бесплатно, стал вегетарианцем и принял толстовскую веру[375]. Жена и дети последовали за ним. Живут бедно, дети бегают босиком – и вообще обиход крестьянский. Кроме того, он все бросит скоро и уедет на Сахалин к своей первой жене, с которой расстался 18 лет назад. Едет из чувства вины перед нею и с согласия второй жены. Очарование его личности громадное – все окружающие его боготворят, а он прост, как дитя. Для меня помимо очарования тут еще одна радость:

Не бездарна та природа,
Не погиб еще тот край[376]

.

Вообще глухая полтавская провинция куда живее нашего прокислого Киева. Взять хотя бы Лизу и ее мужа – сколько самой горячей заинтересованности у них тем, что делается на свете. Не говорю уже о земских детях, которые для них ближе, их собственной души – но литература, Дрейфус, учащаяся молодежь, война испанцев и американцев их интересует настолько, что без всякой натяжки темы их разговоров всегда носят общий характер. Толстовское настроение сильно захватывает Полтаву. А статистическое бюро – это настоящие Ульрихи фон Гуттены[377]. Помнишь: “Науки процветают, умы волнуются – весело жить на земле”. Таково их настроение. Я с радостью познакомилась бы с ними поближе, но теперь и некогда – Лизу нельзя оставить и самой сильно не здоровится. Вот приедет завтра мама – тогда можно будет в Полтаву несколько раз съездить.

А теперь о Кульженко. Пожалуйста, призовите Талю и передайте через нее Василию Стефановичу, что я: 1). Безусловно не разрешаю делать никаких добавок им к моему тексту – нагонять текст может новой главой – пусть наймет своего корректора и он напишет ему свое впечатление за 5 с полтиной – 3 листа. 2) Расплату его со мной считаю ловким эксплуататорством.

И еще: простое приличие требует того, чтобы не через мировой суд, а через Талю Василия Стефановича прислать мне несколько экземпляров.

Приписки на полях:

До свиданья, Нилочка. Крепко тебя целую. Поправляйся. Твоя Вава.

Поклон Косте и милым деткам.

10. 7 августа 1898

Воронеж – Киев

Думала я, мой бедный Нилочек, думала много о твоем положении и ни до чего не додумалась. Единственный выход – заем, но кого не возьми, нет могущих дать взаймы – заем выходит осложненным такими нравственными неловкостями, что решиться на него трудно. У Макса я беру только с точным указанием имени, фамилии и надобности того лица, для которого делаю заем.

Остается С. И<сааковна> и Софья Григорьевна. Первую почти невозможно просить о такой сумме. Это в ее глазах целое состояние. Второй я задолжала по уши и не повернется язык говорить больше ни об одном рубле. В моей личной кассе 1 руб. 40 коп… Подумай ты сама еще, посоветуй мне какую-нибудь аферу. Очень тяжело, голубушка, представлять, как ты, еле оправившись от операции начнешь снова переживать все муки и унижения погони за рублем. Придумай, Нилочек. Может быть, в сообществе с тобой можно будет мне добыть из ничего 100 руб.

Время от времени я валяюсь, меня мажут со всех сторон – но что-то со мной случилось – наверное не известно. Аппетита никакого, сна тоже нет. Кроме того я стала вегетарианцем – прощайте колбасы, котлеты, селедка. Последнюю, впрочем, могу есть – пока считаю переходным временем время, мной переживаемое. Лизе мало по малу становится все хуже. Мама собирается послезавтра бежать “от этих страшных мест”. Это грустно – она такая хозяйка и так умеет ухаживать за больными. Ждем сюда Настю – проездом к Анюте[378]. Анюта, ты знаешь, обманутая <нрзб> осталась на <нрзб> со своим заграничным паспортом. В идеальных людей верь: их мало, два на весь содом и гоморру – но все они есть.

Видели ли вы Талю? Что с ней, она не пишет. Пиши, Нилочек. Костю поцелуй покрепче. Целуй ребятишек, в частности Ай. Целую. Вава

11. 14 августа 1898

Воронеж – Киев