Потусторонний друг. История любви Льва Шестова и Варвары Малахиевой-Мирович в письмах и документах

Как жаль Таличку! Отчего же она не устроилась так, как проектировала весной: уроки декламации, воскресная школа, языки. Она так молода, ей можно еще спокойно поучиться и пожить жизнью цветка года два. А Ланге тоже жаль. Бывает так – с первой встречи с человеком, он западет в душу и займет в ней, хоть небольшое, но определенное место. Так было у меня с Ланге. Я поджидала его здесь, мне хотелось послушать, как он говорит, и походить с ним по Петербургу. Его обручальное кольцо и таинственная жена не смущают. Мне, чем женатее, тем лучше – и при этом жены могут спать спокойно, как будто отпустили мужа погулять с доброй няней или с двенадцатилетней девочкой.

Что будешь слышать о Ланге, напиши. Что касается до волны петербургских знакомых, она пока та же, что и весной. С Меньшиковым вижусь довольно часто, но тон нашего знакомства меня уже смущает – слишком интимно. Гайдебуров также назначает мне частые аудиенции с обедом, с музыкой и стихотворениями, длинные тет-а-тет, которые хороши тем, что он играет Шумана, как бог музыки и меланхолий. Кроме того, он тонко понимает стихотворения. Вчера я не заметила, как прошла такая аудиенция, длившаяся 4 часа. А это уже много! Затем, к соблазну дворника и жильцов, он провожал меня в карете в мой закоулок. И я прихожу после музыки, после разговоров о лотосах и звездах в комнату, где мне подают горох с луком, а на стенах шевелятся массивные тараканы. И иногда я думаю, как это случилось, что я человек, а не нота какого-нибудь оркестра, не снежинка, растаявшая в воздухе.

Приписки на полях:

Николая решила оставить в Петербурге – нашелся великолепный учитель.

Костю милого хорошего и тебя крепко целую. Привет всем, кто не забыл меня.

Целую беленький хохолок А-ай, розовый носик Лены, голубые глазки Нины и всю мордочку Женечки.

14. 9 октября 1898

Санкт-Петербург – Киев

I

Ты хочешь, милый друг, стихов —
Они цветут в душе, как розы,
Но воплотить их – нету слов,
Как рассказать нездешней грезы.
Туманный образ, что обнял
Меня всецело, безраздельно
И право жизнью жить отнял
И истомил меня смертельно.

II

Я с ним родилась, им живу,
И сердцу жаль порой до боли
Цветов, которые я рву,
Губя расцвет их поневоле.
Вливая тонкий, жгучий яд
В дыханье тех, что не сорвала,
Чей полный смерти аромат
Так часто прежде я вдыхала

Я говорю о тех сердцах,

Какие бились мною сладко.
Далеких, милых дней тетрадь,
В еще не высохших слезах
Твое письмо мне приоткрыло…
…А ты за что меня любила?

III

Мне больно, милая, не стою
Я этой нежности живой,
С моею, жаждущей покоя
И одиночества душой.
Мне снятся сонные громады
Вершин их вечные снега,
Над ними звезды, как лампады,
Под ними – моря берега.
И там, где грозное ущелье
Таится в дальних высотах,
Давно поставила я келью
В моих мечтаниях и снах.

IV

Я над письмом твоим в печали
Сижу до полночи глухой.
Дневные звуки отзвучали
Давно над спящею землей.
Соседи спят. Дыханье их
По дому шорохом несется,
Как будто мирных домовых
Неясный топот раздается.

V

В душе, как звучная струна
Дрожат прошедшего мгновенья.
О, как я прошлому верна!
Как целы все его виденья.
Твой образ светлый, молодой,
И неподкупный, и суровый,
Прямолинейный и простой
На рубеже той “правды новой”,
Что душу к подвигам звала
Встает в пленительном сияньи.
Душа притихла, замерла
В немом и скорбном обожаньи.

VI

Маяк, который светит в нас,
Как высшей правды отраженье,
Горит не вечно. Он погас.
Но сила старого горенья
Сквозь годы тусклые прошла
Лучом таинственно прекрасным,
И красоты звезду зажгла
Во мраке скучном и ненастном.