Потусторонний друг. История любви Льва Шестова и Варвары Малахиевой-Мирович в письмах и документах

У Евгении к тому времени долгий и абсолютно бесперспективный роман с Вячеславом Ивановым. Сёстры Герцык называют несимпатичную им Варвару – курсисткой с тетрадкой, “шестовкой”. Какая удивительная метаморфоза! Трудно представить Варвару появляющейся в виде назойливой тени Шестова. “Нередко, приходя к нам вечером, он приводил с собой «шестовцев», как мы с сестрою их прозвали. Молчаливый народ, неспаянный между собой, а с ним, с Шестовым, каждого порознь связывали какие-то вовсе не литературные нити. Милее всех была мне Бутова[148] артистка Худ. театра, высокая и худая с лицом скитницы. Мы стали видеться и в отсутствие Льва Исааковича. Большая, убранная кустарными тканями комната с окнами на Храм Спасителя. В шубке, крытой парчой, она тихо двигается, тихо говорит на очень низких нотах. От Худ. театра культ Чехова… Но были и другого рода люди. Красивый еврей Лурье, преуспевающий коммерсант, но и философ немножко, в то время увлеченный «Многообразием религиозного опыта» Джемса, позднее им же изданным. Хмурый юноша Лундберг, производивший над собой злые эксперименты: проникнув в Лепрозорий, ел с одной посуды с прокаженными, потом в течение месяцев симулировал немоту, терпя все вытекающие отсюда последствия и унижения. Хорошенькая и полногрудая украинка Мирович, печатавшая в журналах декадентские пустячки. Вся – ходячий трагизм”[149].

Какое-то нескрываемое раздражение кроется за этими строчками, особенно в отношении к “хорошенькой и полногрудой украинке”. Спустя много лет, в конце 1930-х годов, Герцык уже, забыв свою ревность, будет расспрашивать их общую подругу Надежду Чулкову о Варваре, ее жизни и самочувствии. Их так мало останется от тех лет, что все дурное забудется.

А в те времена Герцык сообщает подруге в письмах, как они с Шестовым перед его отъездом пошли на спектакль по Гамсуну, как горячо говорили о нем, как он рассказывал ей, что перечитывает ее письмо, написанное два года назад. А потом он уехал, и она терзалась мыслями о том, есть ли у него кто-то или нет.

Скорее всего, Льву Шестову очень льстило внимание умной дамы, тяготеющей к философии. Евгения же изо всех сил пыталась разгадать его тайну – чувствовала, что он что-то скрывает от них. И вот тайна Шестова, как показалось сестрам, была открыта. В 1909 году Аделаида Герцык, недавно вышедшая замуж, жила за границей. 13 апреля делилась с сестрой:

Вчера мы вернулись из Фрейбурга, где провели два дня… Красивый городок и кругом мягкие холмы Шварцвальда. Почти недозволенная идиллия немецкого благополучия. Вечер мы провели у Шестова. Накануне Дмитрий один прямо с вокзала зашел к нему, тот встретил его смущенно и сознался страшной тайной, что у него семья. Он 12 лет женат на русской бывшей курсистке (теперь она доктор) и у него две дочки 11-ти и 9-ти лет. Он должен скрывать эту семью из-за отца, которому 80 лет, и он не перенес бы такого удара, что она не еврейка и потому до его смерти они решили жить заграницей. Я видела и жену его – лет 38, <…> молчащая, но все знающая, что интересно ему…[150]

Аделаида со своим мужем Жуковским случайно столкнулись с Шестовым, и ему ничего не оставалось делать, как признаться, что неподалеку здесь обитают его гражданская жена и две дочери. Сестра тут же написала об этом Евгении, а та сочинила романтическую историю о несчастном больном философе и ухаживающей за ним студентке-медичке.

“В его отношении к близким ему людям ни тени позы или литературного учительства (в те годы это в диковину) – просто доброта и деловитая заботливость, – писала Евгения Герцык в мемуарах. – Одного он выручал из тюрьмы и отправлял учиться к самым-то ортодоксальным немцам, ничуть не трагическим, другому – беспомощному писателю – сам тогда еще никому не известный, добывал издателя, помогал деньгами, разбирал семейные драмы. Все это без малейшей чувствительности. И сам он такой деловой, крепкими ногами стоящий на земле. Притронешься к его рукаву – добротность ткани напомнит о его бытовых корнях в киевском мануфактурном деле. Когда садится к столу – широким хозяйским жестом придвинет себе хлеб, масло, сыр… Сидит, так сидит. Так не похож на птичьи повадки иного поэта-философа: вот-вот вспорхнет… Во всем его облике простота и в то же время монументальность. Не раз при взгляде на него мне думалось о Микель-Анджело, то ли о резце его, то ли о самом одиноком флорентинце. Неужели ни один скульптор так и не закрепил его в глине и мраморе?”[151]

Михаил Шик и Варвара. “Многообразие религиозного опыта”

Как уже говорилось выше, в 1904 году Варвара Григорьевна устроилась домашней учительницей в семейство Семёна Лурье, богача-мецената, страстно увлекающегося философией. Тогда же она встретилась с семнадцатилетним гимназистом Михаилом Шиком. Эта встреча перевернет как его, так и ее жизнь. Но тогда никто не мог себе такого даже представить. Их разделяла двадцатилетняя разница в возрасте, они были из абсолютно иных миров.