Потусторонний друг. История любви Льва Шестова и Варвары Малахиевой-Мирович в письмах и документах

Нет, он еще был жив, хотя Варвара чувствовала, как никто, что он приближается к своему порогу. В Париже в те годы ему открылась философия Кьеркегора, о котором он стал много писать. Судьба датского философа тоже была связана с отказом от любимой женщины. О чем же думал Шестов, когда писал о рождении Кьеркегора как философа? “В год окончания университета произошла его помолвка с молодой девушкой – Региной Ольсен, которой было всего 17 лет и которую он знал с детства. Но через год – 10 октября 1841 года, он, без всякого повода, порвал с невестой – к великому негодованию как его близких, так и близких его невесты и всего Копенгагена. Копенгаген сто лет тому назад был большой деревней: все обыватели знали дела всех обывателей, и ни на чем не основанный разрыв Киркегарда с невестой сделал его притчей во языцех в городе. Регина Ольсен была потрясена неслыханно; она не понимала и не могла понять, чем был вызван неожиданный поступок Киркегарда. Но еще больше был потрясен и раздавлен своим поступком Киркегард. Его разрыв с невестой – для всех нас факт второстепенный, ничтожного значения – приобрел для него размеры великого исторического события. И не будет преувеличением, если мы скажем, что характер его философии определился именно тем, что по воле судьбы ему пришлось такой незначительный факт испытать как историческое событие – как «землетрясение», выражаясь его собственными словами (выделено мной. – Н. Г.). Что заставило его порвать с Региной Ольсен? И в дневниках своих, и в книгах он непрерывно говорит от своего имени и от имени вымышленных лиц о человеке, которому пришлось порвать со своей возлюбленной – но он же постоянно строжайше возбраняет будущим читателям его допытываться истинной причины, которая принудила его сделать то, что для него (равно, как и для невесты) было труднее и мучительнее всего. Больше того, он не раз говорит, что в своих писаниях он сделал все, чтоб сбить с толку любопытствующих. И, тем не менее, надо сказать, что он вместе с тем сделал все, чтобы его тайна не ушла с ним в могилу. В своих книгах и в дневниках он повторяет: «если б у меня была вера, я бы никогда не покинул Регины Ольсен». Слова загадочные: какое отношение может иметь вера, как мы все привыкли понимать это слово, к тому, жениться или не жениться?”[233]

Вспоминал ли он о несчастной судьбе Анастасии или же думал о Варваре? Связывал ли он свою личную трагедию с рождением себя как философа? Несомненно, связывал, поэтому и написал загадочные слова в дневнике о двадцатипятилетии крупного события жизни, когда “распалась связь времен”. “Экзистенциальная философия, – утверждал Шестов, – начинается с трагедии”.

Варвара Григорьевна мысленно говорила с ним и думала о нем до конца своих дней. Она считала его выше всех писателей и философов. Она написала, что “он боялся жизни за всех людей – прошедших, настоящих и будущих, за общий всем жребий ничтожества, страдания, смерти и темноты загробных судеб. Он как бы поднял на свои плечи ту ночь короля Лира (недаром Шекспир был так близок ему), когда под рев степной бури, под грохот грозы Лир говорит: «Нет виноватых. Я заступлюсь за всех». О смерти же он не раз говорил: «Это последний и, может быть, самый верный шанс узнать, бессмертны мы или нет». И еще: «Если бы оказалось, что за смертью нас ничего не ждет, что нет ни Бога, ни бессмертия души – не стоило бы после этого жить ни одной минуты»”[234].

В начале 1930-х годов Наташа и Татьяна Березовские, дочери Льва Исааковича, вышлют своей прежней наставнице немного валюты. А затем связь прервется. Но Лев Исаакович регулярно будет приходить к Варваре в ее дневники.

После всего

“Сегодня узнала случайно: умер философ Шестов”, – пишет Варвара Григорьевна в дневнике 15 июня 1939 года.

А ведь думала, что почувствует его уход. Несколько раз писала, что, кажется, он ушел…

3 ноября 1938 года, когда до смерти Льва Исааковича оставалось чуть больше двух недель, Варвара Григорьевна вдруг внезапно сделала пронзительную запись в дневнике, в которой зазвучала неостывшая обида. Возможно, это было связано с впечатлением от мхатовской постановки “Трех сестер”, где играла Алла Тарасова. После спектакля на Варвару Григорьевну нахлынули воспоминания посещения первых московских спектаклей начала 1900-х годов, когда они вместе с сестрой были на “Чайке” и на “Трех сестрах”. А затем потянулись воспоминания дальше и дальше:

“Я все забываю, я все забываю”, – в отчаянии восклицает Чеховская Ирина из “Трех сестер”. Она права в своем отчаянии. Забвение – первый признак заболевания души “окамененным нечувствием” или просто нечувствительным для самой души распадом.