Потусторонний друг. История любви Льва Шестова и Варвары Малахиевой-Мирович в письмах и документах

Об этом же писал Ибсен в своей последней пьесе “Когда мы, мертвые, пробуждаемся” о воскрешении музы художника, вместе с которой он уходит на вершину, чтобы с ней погибнуть. Пьеса, об идее которой Шестов с таким восторгом говорил Евгении Герцык после расставании с Варварой в Коппе. Одна из важных тем, к которой Лев Исаакович будет неоднократно возвращаться, – это возможность личного спасения через любовь, которая воскрешает из мертвых. Конечно, это одна из великих метафор любви, но все-таки кажется, что для него – воскрешение из мертвых – было больше, чем метафора. Много раз он будет повторять, что был мертв, что душа омертвела, что стал мертвецом. Именно Варваре удалось заставить его поверить в себя, в собственные силы, вернуться к жизни.

Теперь она перебирает в памяти дарованные ей когда-то Шестовым мысли, слова, обращенные к ней, обрывки разговоров. Она заполняет ими пространство жизни.

И снова пишет о нем:

28 июня 1939

Снегири

Вечер. Призрачна грань, отделяющая нас от ушедших из видимого мира близких наших. Лев Шестов, о смерти которого недавно узнала, до того реально, до того волнующе – действенно живет со мной рядом, как это было в давние времена общей напряженной духовной работы и его обета: “Что бы ни было с вами, что бы ни было со мной, я никогда не отойду от вас и всегда буду с вами”. Жизнь давно разделила нас пространством, временем, и внутренние пути, казалось, пошли обособленно, в глухой дальности один от другого. Но это – поверхность явлений. Под нею тайно-жизнь со своими сроками, законами и нежданно выплывающими из океанов подсознания Атлантидами[239].

Вторая мировая война на время вытеснила ее мысленный диалог с Шестовым. Но вот после всех пережитых ею бед и несчастий их встречи возобновляются с новой силой. Он часто входит в ее сны и словно стоит рядом с ней.

12 мая 1947

Глубокая ночь. Близок “синий час” (ой, как больно кольнули эти слова…). Захотелось вписать сон прошлой ночи, который сейчас вспомнился не как сновидение, а как реальность, в которой вот и сейчас нашла моя душа прибежище от всего суетного, ложного, жестокого и нелепого, что последнее время стало непереносимым. Сон заключался только в одном событии – встреча с Львом Исааковичем. Но такая, какой еще не было. Он нередко мне снится после его смерти. И всегда в аспекте живого участия, неизменной верности. Но никогда еще не было (как не было и при жизни) такого крепкого объятия, такого слияния уст в неразрывном (вневременном) поцелуе. Не нужно прибавлять, что без телесной страсти, какая могла бы по воспоминанию темперамента далекой молодости присоединиться. Было нечто совсем другое. При этом Лев Исаакович был в саване, как на иконах изображают воскресшего Лазаря. И был пережит такой великий покой, такая несказанная, хоть и скорбная радость.

13 июня 1947

9-ый ч. утра. Перламутровое, облачное, уже загрязненное дыханием Москвы, небо.

…Увядают лилии, нарциссы
На столе моем
Небосклон туманный, темно-сизый,
Грустен за окном.
От него сегодня вы не ждите
Дождевой струи…
Потушите жажду и усните,
Лилии мои.

10 ч. вечера. Преодолеваю гневный протест печени и берусь за тетрадь, чтобы подивиться тому настроению, из которого утром выросло восемь строк о лилиях. На расстоянии всего 12 час, что то произошло (в сознании? В подсознании? В сверхсознании? В сердце?) заставившее меня, как чужое перечесть строки на верху этой страницы

М. б. самая безнадежность их (тон их несомненно безнадежный) взывала к сдвигу надежды. Как то, еще в годы молодости нашей “потусторонний друг мой” мимоходом обронил однажды афоризм, который был понятен немногим. И в числе немногих этих был Мирович. И не раз в жизни после он всплывал в памяти сердца в нужные минуты – “Безнадежность не есть ли высшая… надежда?”

Весь день сегодня – и на улицах Москвы, и в библиотеке, и когда, застигнутая дождем, укрылась в кв. Игоря, и под кровом Анны, и в метро, и сейчас, звучит во мне одна из любимых арий, которую нередко пел для меня “потусторонний друг” – это было “вечно время, как жила я на земле” – и не была на ¾ “потусторонней”, какими делает нас старость. Это было однажды на берегу женевских озер, в Коппэ…

На эту тему у Варвары было написано стихотворение.

Безнадежность, – не есть ли высшая надежда?

Л. Шестов

Безнадежность – высшая надежда.
Так сказал когда-то мне мой друг.
Смутным знаньем это знал и прежде
Мой в пустыне искушенный дух.

И теперь, избрать себе не смея

Из надежд излюбленных людских
Ни одной, он жаждет, пламенея,
Вод испить из родников живых.

16 ноября 1923. Сергиев Посад