Потусторонним вход воспрещён

Я зажмурилась. Дверь… Шершавая такая, со сбившимся от времени глянцевым лаком и медной круглой ручкой, удобно ложащейся в ладонь. Замок чуть заедает, надо надавить плечом и одновременно толкать от себя. Тогда провалишься в узкий коридорчик, который ведет к мастерской и складу готовых кукол… Стоп, при чем тут куклы? Как я до них дошла?..

Задумавшись, я не заметила, как на пути возникла преграда, и с налету треснулась лбом обо что-то твердое, ровное… гладкое.

Дверь?

Я нащупала скользкую, затертую множеством прикосновений прохладную ручку и покрутила. Заперто!

От досады захотелось расплакаться. Ведь я так долго шла! Размахнувшись, я хотела пнуть дверь, но в последний миг сдержалась. Слезами горю не поможешь. Да и биться на неравных с преградой тоже бесполезно. Только ноги отобьешь. Нужен другой путь…

«Ломай Пространство. Ты же Хра…»

— Да погодите вы! — не дослушала я. — Дайте сосредоточиться.

Я представила, как неподатливая ручка медленно, с натужным скрипом, проворачивается, а в глубине замка щелкает язычок, позволяя двери распахнуться наружу, навалилась плечом, но…

В кармане почудилось нечто тяжелое. Я помедлила. Прислушалась к ощущениям.

«Почему ты остановилась?» — удивленно спросил один из призрачных собеседников. В дрожащем и, несомненно, детском высоком голосе различалась капризная нотка.

«У тебя есть Ключ. У нее есть Ключ!» — вторил ему другой.

Ключ…

Я осторожно пощупала складки платья — холодные и хрупкие, будто сделанные не из ткани, а из хрустящей фольги. Они мялись и проседали от прикосновений и, кажется, крошились, рассыпаясь в труху. Жесткое кружево кольнуло руку. Я вздрогнула, нащупав сбоку узкий карман-прорезь.

Обмирая, с затаенным дыханием скользнула внутрь, как в секретный мешочек, еще не зная: то ли схвачу за хвост жар-птицу, то ли наткнусь на змеиные клыки.

Но вместо змеи пальцы коснулись прохладной вещицы: округлой, с длинным цилиндрическим стерженьком и сплющенной резьбой на конце. С царапинами и старинными шершавостями, чуть вибрирующими, когда проводишь по ним пальцами.

Уверенная тяжесть ключа мягко и дружелюбно легла в ладонь.

Часть 2. Василий

Как вернулся домой и провалился в сон, я вообще не запомнил. Хотел поужинать вместе с сестрой, но усталость оказалась сильнее — я повалился на кровать, не переодеваясь. Всего-то на пятнадцать минут, хоть немного прийти в себя.

Тепло и сонное оцепенение окутали с ног до головы. Последним, что я услышал, была Надя, которая аккуратно приоткрыла дверь, на цыпочках вошла в спальню, укрыла меня пледом и вышла, погасив свет.

Я подозревал, что почти бессонная ночь и все произошедшее за день принесут с собой только кошмары, но снилась мне не Дворцовая площадь, не разрушенная колонна, не полеты на грифонах и темные дворы-колодцы.

Снилось отчего-то кладбище. Старое лютеранское — я понял это по обветшалым склепам и обилию покрытых мхом статуй за покосившимися оградами. На высоких, полуобвалившихся ступеньках опорной стены сидела Кшесинская — в легком фатиновом платье, похожая на невесту. Матильда обмахивалась веером и глядела в сторону, но, услышав или, вероятно, почуяв мои шаги, встрепенулась, подняла голову.

— Я думала, не придешь, — сказала она.

— Не рановато мне? — почему-то совсем без страха спросил я.

Балерина усмехнулась:

— Не шути так. Знала я таких. Шутников.

— Тогда зачем мы здесь?

Плечи Кшесинской дрогнули, но та не выдала смятения. Улыбнулась с обманчивой непринужденностью.

— Я не знаю. Это ж твой сон. Если скажешь показать, я покажу. Хочешь?

— Хочу, — кивнул я.

— Пошли.

Не оборачиваясь, она обеими руками сгребла подол платья и нервно засеменила по тропинке вглубь заросшей территории. Я поспешил следом. Клейкая весенняя грязь чавкала под ногами и липла к ботинкам. Каменная кладка дорожки вспучилась и перекосилась, точно кто-то или же что-то напирал на нее из-под земли, норовя прорваться в верхний мир.

Кшесинская остановилась неподалеку от темного гранитного надгробия. Оглянулась бегло, подождала, пока я подойду. На неровной площадке, заваливаясь в разные стороны, торчали из земли несколько памятников где с немецкими, где с русскими надписями, но тот, у которого замерла Кшесинская, был больше и внушительнее остальных.

Издалека он напоминал большой обеденный стол с плоским изображением креста на верхней грани. Или суровый алтарь, на котором проводят языческие жертвоприношения.

Матильда жестом подозвала меня поближе и протерла рукавом табличку на боковой части надгробия. Я увидел лапчатый крест и полустертое имя рядом: Александр Васильевич П…

— Смотри, — сказала Кшесинская из-за плеча.

Я смотрел, но не замечал ничего странного. Разве что… вместо даты рождения и смерти на гранитном памятнике были выбиты странные цифры. Они сливались друг с другом в нечитаемой последовательности. И, как часто бывает во снах, я не мог различить их как следует.

— Смотри внимательно, — назидательно повторила Кшесинская.

И в этот момент я проснулся.