Комнату заполнял ритмичный звук, похожий на стук сталкивающихся деревянных бусин: стук… тук…тук…
Это щелкали часы. Уйма всевозможных часов ютилась по углам и стояла на виду: настольные, настенные и напольные; будильники; башенные, обычные круглые, с маятником и кукушками, с боем; наручные с ремешками; секундомеры на длинных цепочках. Вместе они издавали почти непрерывное стрекотание.
Возле окна за письменный столом, спиной ко мне, сидела очень худая и прямая женщина. Седые волосы, уложенные невесомой «корзиночкой», едва прикрывали голый, весь в пятнах старческой пигментации, череп. Острые лопатки выпирали под тонкой старомодной ночнушкой. Незнакомка писала, нависнув над чистым листом бумаги. В левой руке она держала простую шариковую ручку, в правой — карандаш. Ими хозяйка спальни методично выводила — обеими руками сразу — непонятный шифр.
Не смея поддаваться чарам новой комнаты, я осторожно подошла к женщине и встала у нее за спиной, взглянула поверх плеча на пляшущий числовой ряд.
Два… Две шестерки… Четыре…
— Двадцать шесть… Шестьдесят четыре… — машинально негромко произнесла я.
Женщина не обернулась. Не почувствовала чужого присутствия или не придала ему значения. Ее лицо с мелкими скупыми чертами можно было назвать детским, если б не морщины, обильно стягивающие его в уголках губ и возле глаз. Желтоватые, как у новорожденного птенца, веки почти смыкались. Ресницы дрожали, в то время как руки продолжали с нажимом царапать последовательность цифр — вразнобой, каждая сама по себе, и это гипнотическое шевеление завораживало и пугало одновременно.
Восемь… Один… Три… Пять… Восемь…
Часы громко тикали, и я не сразу заметила, что женщина говорит.
— Время… Время… Время… — повторяла худая незнакомка себе под нос снова и снова, и голос ее сливался с мерным тиканьем стрелок. — Текло… Утекло… Потекло…
Кожа на запястьях походила на хрупкий пергамент. Пальцы тряслись от напряжения и сосредоточенности. На виске вздулась пульсирующая жилка. Исписав лист, женщина не глядя отбросила его прочь — тот спланировал на кучу других листов, в беспорядке валявшихся вокруг, — и зашарила по краю стола в поиске нового.
Я присела на корточки и подняла бумажку.
Густо накорябанные числа смешивались, наползали друг на друга, но в них все так же отчетливо виднелся один повторяющийся ряд.
Что бы он мог значить? Да и важно ли это? Мелькнула мысль: «Пора выбираться. Вряд ли Василиса пошла сюда».
Распрямляясь, я случайно задела боком угол массивного комода. Пузатый будильник рядом с фигуркой балерины покачнулся и, не удержав равновесие, скользнул за край и грохнулся об пол, с дребезжанием рассыпавшись на части. Звонкие чаши, пружины и шестеренки покатились вдоль паркетин. Стрелка с тонким звуком отскочила под тумбочку. Осколки стеклянного циферблата разлетелись под ногами.
Старуха-девочка резко обернулась. Но меня не увидела. Взгляд ее приковал будильник.
— Время! — истошно завопила она, страшно вытаращив глаза. — Время! И стекло! Истекло! Время-и-стекло!..
За дверью комнаты послышались быстрые шаги: кто-то торопливо приближался к спальне. Я услышала встревоженный, но вместе с тем властный голос: «Тетя Зин, что у вас?» — и с удивлением различила в нем знакомые мамины нотки. «Теть Зин… Ба!.. Она что-то разбила, помоги мне!..»
Не оборачиваясь, я шарахнулась в сторону. В спину уперлась раскрытая дверца шкафа. Не сводя глаза с лица безумной старухи, забралась в пахнущие хозяйственным мылом халаты и платья, задернула их подобно шторам и захлопнула дверцу.
— Нужно запустить Время! — прокричала незнакомка вслед, тряся перед собой листом с криво нацарапанными цифрами. Тут в комнату ворвались шаги…
…Меня тихонько тронули за плечо. Я задохнулась в беззвучном крике и дернулась, намереваясь что есть силы двинуть невидимке локтем.
— Это я… Все хорошо.
Я обернулась. Душный запах гари полез в нос, глаза защипало.