Потусторонним вход воспрещён

Домой ехали молча, в тугой, будто бы резиновой тишине. Лицо Надежды выражало напускную безмятежность, но пальцы выдавали тревогу. Сестра ковыряла повисшую на слабой нитке пуговицу пиджака, выкручивала ее и яростно сдавливала, точно намереваясь переломить пополам.

Не доезжая до конца Большого проспекта, мы расплатились и вышли.

Бывший доходный дом цвета чечевичного супа, названный в честь дантиста с непроизносимо длинной фамилией, ныне обзавелся штукатурными проплешинами и белыми стеклопакетами вместо деревянных рам. [48] Выглядел он ветераном — этаким боевым старичком, быть может, даже адмиралом морского флота: потрепанным ветрами, поджаренным солнцем, но все еще стойким, с прямой выправкой и горделиво вскинутыми в сторону Гавани флагштоками.

Дом, как истинный путешественник, был богат на истории, которыми охотно делился с посетителями, и славился гостеприимством: в начале прошлого века на первом этаже располагался один из первых салонов синематографа. Значительно позже — уже к концу столетия — в здании открылась редакция телеканала. Хранитель историй нес свою миссию с достоинством.

— Вась, все хорошо?

Я очнулся, сообразив, что стою и бесцельно созерцаю фасад.

Надежда пританцовывала рядом, спрятав озябшие ладони под мышками. Я и сам запоздало понял, что давно не чувствую рук и ног.

Тупо посмотрел на оставшуюся в руках папку с документами — когда только успел сгрести все в кучу и засунуть назад?

Сверху папки лежал кусок зеркала из особняка Брусницыных. Я машинально прихватил его тоже. Осколок был повернут к небу, но то ли свет уличного фонаря падал как-то по-особенному, то ли сказывались усталость и рассеянное внимание… Загазованное городское небо в нем не отражалось. Отражалась пустота. Чернильная, с ясными и острыми, как пики, редкими звездами.

Я перехватил осколок так, чтобы не касаться отражения. На всякий случай. Поднял зеркало вертикально. На стекле остался запотевший след пальца.

Теперь в глубине смутно колыхался похожий на меня силуэт, размытый, нечеткий. Я присмотрелся. Зеркальный-Я держался за руку с незнакомой девушкой. Точнее, мне так показалось, что незнакомой — разглядеть подробностей я не мог, не хватало размеров осколка и угла обзора. Над головой моего двойника повисла заваленная набок восьмерка — лаконичный знак бесконечности.

— Ничего себе, — выдохнул я.

— Что стряслось? — Надя придерживала входную дверь.

— Кажется, я увидел свою судьбу. Ну, долго и счастливо… Только не могу понять…

Я замялся. Сестра вздохнула:

— Ну это ж шутка такая, Вась. Фича клуба, ну? Ты идешь? — выдохнула она, совершенно без сил.

Мы зашли в парадную. Знакомый коктейль запахов прокрался в нос: отсыревшая штукатурка, старые газеты в деревянных почтовых ящиках, вонь химикатов — неделю назад соседи снизу травили тараканов, — едкий кошачий концентрат возле двери местной сердобольной старушки.

В гулком дореволюционном подъезде жило эхо. Оно было своенравным — я давно это заметил. Чем тише ты пытался идти, тем больше шума из ничего поднималось.

Лифт-клетка тоже наличествовал. Но грохотал и лязгал так, что жильцы приняли общее негласное правило: не пользоваться им с десяти вечера до семи утра.

Сейчас звуки шагов по лестнице тревожно прыгали от стен, превращаясь в ритмичный марш наступающей армии.

Пока поднимались пешком на последний, шестой, этаж, время тянулось бесконечной жвачкой. Я разглядывал осколок.

Глупость или нет?

«Сделать из артефакта дешевую игрушку для привлечения клиентуры», — вспомнились слова лаборанта… Хранителя.

Из размышлений меня выдернул голос Нади:

— Странно, замок, что ли, опять заклинило?

Стоя на площадке, она возилась с квартирными ключами, подпирая дверь плечом и неразборчиво бормоча под нос:

— Вечером же все окей было…

Наконец оставив неудачные попытки, сестра порывисто обернулась. Сдула с лица повисшую прядь волос.

— Помог бы хоть! — Страх и шок наконец нашли выход в раздражении.

Я обрадовался возможности сделать что-то полезное, послушно засуетился, заняв пост сестры у двери, надавил на ручку, зашуршал ключом в замочной скважине. Тот упрямо не проворачивался. Я надавил сильнее. Что-то смачно треснуло, согнулось. В руке у меня осталась плоская обломанная головка.

— Началось в колхозе утро, — протянула Надя, старательно пряча близкие слезы за непринужденностью. — Вызывать МЧС? Пусть замок срезают? Где у нас документы от квартиры, чтоб…

Сестра не успела договорить. Дверь неожиданно подалась внутрь. Потеряв равновесие, я чуть не вкатился кубарем в собственную прихожую.

На пороге стоял…

— Здравствуйте, Глеб Борисович, — совершенно потерянно обронил я, выпрямляясь.

Гусев сощурился в снисходительной улыбке, позволяя себе пару мгновений наблюдать растерянность на наших лицах.

— Что ж вы рветесь? Открыто. — И пропустил меня вперед, придерживая дверь изнутри.

ГЛАВА 12 Все умирает без любви…