Поўны збор твораў у чатырнаццаці тамах. Том 9

Но боец не хотел лезть в воду, забирал в сторону, и Ванин, ступив в лужу, взял на руки мокрую Пульку.

Ананьев шагнул по дороге.

— Напрасно! Надо бы того пентюха заставить.

Ванин коротко доложил о прибытии, но ротный не ответил — из ветреных сумерек появился замполит роты лейтенант Гриневич. Отряхнув от снега мокрую палатку, спросил:

— Что случилось?

— Да вон Лоскутников Пульку в воду загнал, — сказал Ванин. — Мешала ему…

— А вообще — зачем вам собака? — подумав, сказал Гриневич.

— Как это зачем? Живое существо ведь.

— Какое существо! Хотя бы существо, а то…

— А то щенок шелудивый, — закончил за него Ананьев.

— Вот именно. Только демаскирует. На месте командира роты я бы приказал пристрелить и все.

— Пусть живет! — тихо сказал Ананьев. — Или боишься — нас переживет?

— К нам это не относится. А вот лает некстати.

— Если на Пилипенковых, то кстати. Командир взвода не командует, так хоть собачонка полает.

Устало бредший за командиром Пилипенко насторожился.

— Усэ вам Пылыпэнко! Што я буду пидгоняты кожного. Бачытэ, яка дорога?

— Бачым, какая дорога! И какой командир!

Все замолчали, после паузы Ананьев командирским тоном сказал:

— Вот что. Под носом немцы. Подтяните людей. Удвойте наблюдение по сторонам. Назначьте слухачей. Пилипенко, сменить головной дозор.

— Так мои ж от пивдня шлы. Ще ёго час не вышав, — он кивнул в сторону Ванина.

— Что — ёго! Я тебе приказываю.

— Кого я назначу? Попрыставалы уси.

— Некого назначить — сам отправляйсь!

— Как это вы рассуждаете, старшина? — повернулся к нему Гриневич. — У вас же взвод.

— Взвод! Яки цэ взвод? Двадцать человик и у тих нога за ногу чэпляется.

— Будто у одних у ваших чепляется, — сказал Ванин.

— Так у тэбэ скильки? Тридцать два. А у мэнэ двадцить три.

— Мои ночь в охранении были.

— А мои ничь копалы.

Пригибая голову от ветра, Гриневич на ходу осуждающе поглядел на старшину.

— Что ж — боевая обстановка! А в присяге как сказано: стойко переносить все тяготы и лишения военной жизни.

— Та чулы!

— Вот и плохо. Сами чули, а бойцам не внушаете.

— Что мораль читать! — сказал Ананьев, раскуривая трофейную сигарету. — Отставаки есть?

— Нэ мае, — с некоторой заминкой ответил Пилипенко.

— Проверял?

— Я?.. — Пилипенко не ответил, но было понятно, что не проверял.

— Где Чумак? — оглядев проходящий возле командиров строй, сказал командир роты.

— Тут був. Сдается…

— Був? А теперь где?..

Пилипенко молчал, вглядываясь в тени бойцов, и Ананьев сказал после паузы:

— Вот так и получается, ядрена вошь! Найти и доложить!

Пилипенко молча и покорно зашлепал по снеговой слякоти назад по дороге, и командир роты смягчился:

— Отставить! Веди взвод.

И негромко окликнул бойца, стоявшего в плащ-палатке за его спиной:

— Васюков! А ну! И заодно глянь повозку.

— Есть!

Разбрызгивая в сторону снежные лужи, Васюков побежал в хвост колонны. На его по-прежнему моложавом лице появилась уже заметная возмужалость — следствие двух лет войны и всего пережитого на ней. На плечах была плащ-палатка. На груди автомат Шпагина. Бойцы, завидя бегущего ординарца, на ходу окликали его:

— Васюков, что случилось?

— Что, Васюков, немцы?

— Ординарец, куда бежишь? Иди перекурим…

Не отвечая бойцам, Васюков бежал по обочине, выглядывая среди них Чумака. Но Чумака не было.

Разбредшаяся колонна наконец кончилась, Васюков остановился, вслушался и заметил, что сзади еще кто-то идет. Он подождал, и вскоре из сумерек вышли двое — отставший, с подоткнутыми под ремень полами Чумак и замыкающий колонны санинструктор Цветков в перешитой на офицерский манер шинели.

Цветков недовольно ворчал на Чумака:

— Тебе трудно, да? А мне вот легко с тобой? Как полагаешь? Завидя на дороге Васюкова, Цветков пожаловался:

— Надоело толкать. Прямо безногий.

— Что — пристал?

— А черт его знает. Пристал или притворяется.

Поняв затруднительность своего положения, Чумак, трудно дыша, сказал:

— Пусть бы вы шли. Я уж сам как-нибудь.

— Ну да! — сказал Цветков. — Мы пойдем, а ты — в кусты? Знаем таких.

— Не-е, я потихонечку. Я догоню. Мне бы водички глотнуть. Нету водички, а? — спросил он.

— Нет, — сказал Васюков.

— А может, у товарища сержанта есть? Во фляжечке, — сказал он, заметив на ремне у Цветкова фляжку.

— Это не вода, — сказал Цветков. — Это водка.

— А дай водки!

— Еще что надумал!

Цветков шагнул по дороге вперед, а Васюков сказал:

— Цветков, дай глоток. Может, поможет.

— Ну да! Моя, что ли, фляга? Это старшины водка.

— Обойдется старшина. Не последняя, наверно.

Цветков замолчал, размышляя, но потом отстегнул флягу и протянул Чумаку.

— На. Только глоток, не больше.

— Не, не…

Чумак остановился и, запрокинув голову, отпил пару глотков. Цветков вырвал у него флягу.

— Дорвался…

— От спасибочко, — не замечая того, сказал Чумак. — И тебе спасибочко, ординарец.

— Мне не за что, — сказал Васюков.

Пока Цветков пристегивал к ремню флягу, Чумак обернулся к Васюкову.

— У тебя кирзовки, ага?

— Кирзовки. А что?

— Так это… У меня сапоги справные, намецкие, правда. Если что, так… Пусть тебе будут.

Васюков недоуменно взглянул на его заляпанные грязью сапоги, еще не совсем понимая смысл его слов, а Цветков ухмыльнулся в сумерках.