Поўны збор твораў у чатырнаццаці тамах. Том 9

— Что читаешь? — заглянул Волошин на обложку книги. — А, Есенин.

— Представь себе, ребята у немца взяли. Убитого. Зачем ему был Есенин, понять не могу.

— Может, по-русски читал?

— Может… Это же, знаешь, поэт! Поэзия, музыка, чувство! Жаль, до войны я его не читал как следует… Вот послушай:

Ты жива еще, моя старушка? Жив и я. Привет тебе, привет!
Пусть струится над твоей избушкой…

— Тот вечерний несказанный свет! — закончил Волошин. — Это и я знаю.

— Или вот еще. Почти про нас:

— Ну как?

Струилися запахи сладко,
И в мыслях был пьяный туман…

Теперь бы с красивой солдаткой

Завесть хорошо бы роман…

— В самый раз, — сказа Волошин. — Только романа не хватает. Слушай, как у тебя на батарее с «огурцами»?

— Почти никак.

— В шесть тридцать будет атака.

— Да, мое начальство звонило, распорядилось занять «огурчиков» у соседей. Послал ребят. Снарядов по двадцать будет на гаубицу.

— Для моральной поддержки, — невесело заметил Волошин.

— Для моральной, конечно. Опять же не могу расстрелять все за один раз. Мне же надо и на случай чего. Для самообороны.

Тем временем Матвейчук налил в кружки кофе. Черные сухари.

— Ну, давай кейфанем, — гостеприимно пригласил Иванов. — Знаешь, люблю маленькие приятности, которые в состоянии себе позволить.

— Вот именно, только и утешения. А у нас и этого нет. Пехота! Не то что вы, аристократы войны: перина, кофе, ППЖ еще. Полный комфорт!

— ППЖ не держим, сам знаешь. А остальное почему бы не иметь. Была бы тяга.

— И тяги хватает. Трактора, автомашины. А у меня вон четыре клячи на батальон. Прежде чем оседлать какую, надо подумать, куда поклажу девать.

— Зато у тебя Джим, — выпалил Иванов.

— Был. Нету Джима.

— Что, подстрелили?

— Генерал забрал. Попался на глаза.

— Э, сам виноват! Чудак! Разве можно такого пса генералам показывать? Просил, мне не отдал. Ну и вот.

— Нет, я без него не могу. Мы с ним друг другу жизнь спасли… Было это под Смоленском, когда меня первый раз ранило…

* * *

…Мина разорвалась как раз в тот момент, когда Чернорученко перекидывал катушку с проводом на бруствер.

С Волошина словно ветром сдуло фуражку, и сразу сквозь пальцы руки, метнувшейся к затылку, побежала кровь.

— Товарищ комбат! — испуганно крикнул связист.

— Связь, вперед! — скомандовал комбат. — Политруку принять команду!

— А как же! — чуть не плача твердил связист, показывая на зажатый в руке индивидуальный пакет.

— Главное связь, Чернорученко, связь! — беря пакет, твердил он.

Связист подхватил аппарат, катушку с проводом и побежал.

— Комбата ранило! — крикнул он бойцу, пробегавшему рядом. — Давай к нему!

Боец оглянулся, перекинул автомат на ремень и на ходу доставая бинты из санитарной сумки, запетлял между разрывами к комбату. Шага три-четыре осталось ему добежать до Волошина, когда за его спиной разорвалась мина. Взрыв толкнул его вперед. Потом боец резко выпрямился и, переломившись, уже мертвый, упал навзничь возле лежащего комбата…

…Когда Волошин снова открыл глаза, он уже знал, кто лежит рядом с ним, зажав в восковой руке надорванный индивидуальный пакет, предназначенный для него. Переведя взгляд, он снова увидел, как в тумане, солдат из похоронной команды. Они были уже ближе к тому месту, где он лежал, увидел, как они собирали с поля убитых, как сносили их в одно место, предварительно извлекая из кармашков гимнастерок патрончики с адресами для «похоронок».

Эту «процедуру» он знал, видел много раз, но именно сейчас почему-то его охватил безотчетный страх. Ему хотелось встать в рост, крикнуть «я живой!», но вместо крика из груди выдавился еле слышный хрип, а при попытке подняться он тут же пошатнулся и нырнул головой в росший рядом обшарпанный куст.

Потревоженная ветками рана на голове снова открылась, и по щеке потекла кровь. И тогда, собрав последние силы, рывками, судорожно цепляясь за каждую попадавшуюся под руки веточку, он пополз в сторону через мелкий кочковатый кустарник…

…Скатившись в овражек, он долго лежал неподвижно. Совсем рядом, рукой подать, бежала по камням вода.

Склонившись над ручьем, он, захлебываясь, жадно пил и пил, с каждой минутой все больше возвращаясь к жизни…

В какое-то мгновение он приподнял голову, уловив иной звук, как бы накладывающийся на шум воды.

Свернув набок отощавший зад, широко расставив передние лапы, перед ручейком сидела собака. Высунув сухой воспаленный язык, глазами, полными страдальческого ожидания, она смотрела на человека у воды.

— Чего смотришь? — тяжело выдавил первые слова Волошин. В ответ он услышал тихое поскуливание.

— Пить хочешь? — спросил он.

В ответ собака, не меняя сидячей позы, напряглась передними лапами и, поскуливая, подтащила непослушное тело к ручью поближе.

— Э-э, да тебя тоже зацепило!

Волошин изловчился, подхватил в пригоршню воды и, проливая, поднес овчарке. Та с усилием вытянула шею и, коснувшись шершавым языком протянутых ладоней, мгновенно осушила их.