Поўны збор твораў у чатырнаццаці тамах. Том 9

— Насчет двух дивизионов сомневаюсь, — нахмурился Волошин. — Боюсь, как бы дело не ограничилось батареей Иванова.

— Утречком мой старшина ходил, — сказал Кизевич. — Сидят, говорит, гаубичники, а промеж станин снарядов по одному ящику.

— Снаряды подвезут. А вы обеспечьте гранатами. Понадобятся. Старшина Грак!

— Слушаю, товарищ комбат, — встрепенулась на пороге темная фигура Грака.

— У вас был ящик с КС. Раздайте его между ротами.

— Есть.

— Так. В седьмой роте три пулемета?

— Так точно, — четко ответил Самохин — Один «Горюнова» и два РПД.

— Восьмая?

— Восьмая — «Максим» одни, РПД одни, — доложил Муратов.

— Девятая?

— Два «Максима», — ответил Кизевич.

— А трофейный кольт? — записывая что-то в блокнот, как бы между прочим, спросил комбат.

— А что трофейный? Он так.

— Как это так?

— На повозке лежит. Что, я из него стрелять буду?

— Почему вы? У вас есть для того пулеметчик.

Прижимистый Кизевич, как видно, уклонялся от прямого ответа, и комбат, в упор уставясь в него, со значением постучал карандашом по сумке.

— Значит, у вас, старший лейтенант Кизевич, трофейный пулемет на повозке?

— На повозке. А что?

— Передайте его Муратову. Он найдет ему лучшее применение.

— Это за какие заслуги? — болезненно напряг свое узкое, горбоносое лицо Кизевич.

— Так надо.

— Надо! Надо было свой беречь. А то свои поразгрохали, а теперь на чужие зарятся.

— Я у вас ничего не прошу! — вспыхнул Муратов.

— Ну и нечего тогда говорить. А то кольт, кольт…

— Патроны отдайте тоже, — продолжил Волошин ровным голосом. — Сотни три их должно у вас быть. А чтобы Муратов не искал у себя пулеметчика, передайте и его. Сипак, кажется, его фамилия?

— Какой Сипак? Сипак на прошлой неделе убит. Новый пулеметчик.

Комбат смолк, почувствовав болезненную неловкость от этого известия: «Как же я этого не знал? — виновато думал Волошин. — Я должен был это знать. Сипак же мой старый солдат, с начала боев».

— Передайте нового, — приказал он с прежней твердостью.

— Едрит твои лапти! Еще и нового! Что у меня, запасной полк, что ли? — развел руками Кизевич. — Как только что, все у девятой. Кольт! Может, на него у меня главный расчет был. Я уже из него все ориентиры пристрелял. А теперь получается: отдай жену дяде.

— И правильно. Чтоб не хитрил, — тихо вставил Самохин.

— Ага! А ты не хитришь? Честный какой!

И вдруг Волошин пошел в защиту Кизевича:

— То, что Кизевич умеет по-хозяйски беречь людей и имущество, этого у него не отнимешь. Это пример другим… Сейчас по огневым средствам ослаблена восьмая, и Кизевич ради общего дела поделится с ней. А лейтенанту Муратову надо бы порасчетливее быть с боеприпасами… И темперамент сдерживать, и патроны беречь.

— Как можно беречь, товарищ комбат? Я командую: короткими очэрэдь, короткими очэрэдь! Получается, много короткий очэрэдь — одын длинный очэрэдь! Расход большой!

Напряженная обстановка разрядилась. Ротные засмеялись. Фыркнула в кулак даже Веретенникова.

— Так, все! — объявил Волошин. — Давайте готовиться. Приказ отдам дополнительно.

Комбат неспешно, пока выходили ротный из землянки, сложил блокнот, карту в полевую сумку и так же неспешно вышел в траншею.

Высота мрачным горбом по-прежнему молчаливо дремала в ночной темноте по краю неба.

— Возвратятся разведчики — сразу ко мне на КП, — сказал Волошин вышедшему проводить его Самохину.

— Ясно, — подтянувшись по-уставному, ответил лейтенант. Не успел Волошин сделать и двух шагов вдоль траншеи, как столкнулся со своим ординарцем.

— Товарищ комбат, прибыло пополнение, — запыхавшись, доложил Гутман.

— Много?

— Девяносто два человека…

— Ого!..

В голосе комбата, в этом коротком восклицаний не послышалось удовлетворения, и он прошагал молча до конца траншейки Самохина. И когда ротный остановился, Волошин, оглянувшись, сказал на прощание:

— Ну, вот и пополнение. Пошлите старшину за людьми… И передайте Муратову и Кизевичу.

— Есть, — ответил Самохин.

Он смотрел вслед комбату. В полумраке траншеи как-то очень уж по-сиротски смиренно ссутулилась его фигура, теперь немногословного, заметно приунывшего…

— Вот я иду и думаю, товарищ комбат, знаете про что?

— Ну? — отозвался Волошин, шагая по невидимой тропе за ординарцем.

— Как до войны, мы, мальчишки, ходили в ночное… костры палили… тихо было, хорошо… и всегда про что-нибудь страшное рассказывали… про разбойников, про волков, про цыган… А вот сейчас война, а вспоминается только про все хорошее, красивое…

— Диалектика души, мил человек.

— Точно! Ведь вот как сейчас? Всего какие-то полкилометра отошли от передовой роты, а что-то изменилось. Ну какой тут, скажем, тыл, а на душе просветление…

— Это потому, что ты в дивизии побывал, — отшутился комбат. — А кстати, как там?

— Там все кумекают. Насчет высоты этой.

— Да? Ну и что?

— А! Послушал, так смешно стало. Батальоны, батареи, взаимодействие! А никому невдомек, что батальон этот — одна рота.

— Да? Что же ты не доложил им?

— А что я? Мое дело маленькое. Привязал Джима ремнем к столу и пошел.

— Ну и как он?

— Сидит. За пять шагов никого не подпускает. Пусть! Еще наплачутся с ним.