Поўны збор твораў у чатырнаццаці тамах. Том 9

Генерал еще раз посмотрел на Волошина и вдруг будто случайно увидел у стенки Джима.

— А собачку мы вашу заберем. Вам она ни к чему, командуйте батальоном. Крохалев!

Палатка на выходе приподнялась, и в землянку влез боец в бушлате.

— Крохалев, возьмите пса!

Боец не очень решительно сделал два шага вперед и с протянутой рукой наклонился к Джиму. Пес угрожающе насторожился и вдруг с такой яростью гавкнул, что Крохалев в испуге отскочил к порогу.

— Что, не идет? Комбат, а ну, дайте своего человека! Волошин молчал. Волошин смотрел на Джима. Генерал ждал. Пауза затягивалась.

Гунько деланно встрепенулся от возмущения:

— Вы слышали приказ? Где ваши бойцы? А ну там, в траншее, живо!

В землянку ввалился Чернорученко, за его спиной выглядывал Гутман.

— Берите собаку! Живо! — приказал Гунько.

— Гутман, возьмите Джима! — кивнул ординарцу Волошин.

— Куда? Это наш Джим. Куда его брать?

— Прекратите разговор! — не выдержав, сорвался Волошин. — Берите!

Обескураженный холодной неумолимостью комбата, ординарец недоуменно пожал плечами:

— Гм! Мне что! Я выполню… Джим, ко мне!

Пес доверчиво подался Гутману, и тот взял его за ошейник. Джим смотрел на хозяина. Волошин отвел взгляд в сторону.

— Вот так! — удовлетворенно сказал генерал, — Проводите к штабу, товарищ боец…

Генерал, а за ним вся свита покинули землянку…

* * *

Уголок палатки вверху над входом завернулся, и из щели в землянку пробивался слабый свет серого, блеклого дня.

Как ни прислушивался Волошин — наверху ни звука, словно все вымерло или сбежало куда-то. Даже немец не огрызается, молчит. И в этой настороженно-пугающей тишине мысли приходили такие же…

«Эх, Джим, Джим!.. Предал тебя твой хозяин… А потому что на поверку вышло, что у твоего хозяина рабская душа…

Ну почему я должен был подчиниться генералу? Потому что он — генерал?.. В служебном порядке — пожалуйста… Обязан… Но здесь-то другое! Генерал позволил себе маленькую прихоть… каприз — увидел собачку!.. Ну почему ты не возразил, а согласился? Это не служебное рвение, а обыкновенное угодничество. Жаль, что у генерала с собой дудки не было, а то ты, может, и сплясал бы… Вспомни ты хотя бы на минуту о человеческом достоинстве… возрази… генерал — человек неглупый, опомнился бы! Ну, не сказал бы спасибо, конечно, но Джим сейчас бы был здесь… Может быть, Гунько прав, сняв тебя с батальона. Может быть, тебе, Волошин, и нельзя доверять жизни людей? Он же присутствовал тогда и видел, чего ты стоишь… А может, и в других случаях я не так поступал?..»

…В землянке Самохина ужинали. Тесно обсев разостланную на полу палатку, бойцы сосредоточенно работали ложками.

Когда Волошин приподнял брезентовый полог над входом, Веретенникова, укладывавшая вещмешок, метнула в комбата отчужденный обиженный взгляд и локтем толкнула лейтенанта Самохина.

— Вадька!

Самохин заветно встрепенулся, увидев комбата, сделал запоздалую попытку встать для доклада.

— Товарищ капитан…

— Ужинайте, — останавливая, поднял руку комбат.

Кто-то подвинулся, давая ему возможность присесть, ктото перелез в другой угол.

Вверху под перекладиной, потрескивая и коптя дымил озокеритный конец телефонного провода.

Веретенникова еще раз обиженно взглянула на Волошина и занялась лямками вещевого мешка.

— Может, поужинаете с нами, товарищ комбат? — неуверенно предложил Самохин.

Комбат не ответил, бросив взгляд в сторону Веретенниковой. В блиндаже все приумолкли, почувствовав его настроение, — наверное, тут уже были в курсе того, что произошло на батальонном КП. Волошин знал: они ждали разноса за случай с их санинструктором, окончившийся для него вторым генеральским выговором, но он не хотел начинать с этого. Он выжидал. Но и они все выжидали, кое-кто изредка поглядывал на санинструктора, желая предугадать, как поступит она в том или ином случае.

В землянке было темновато. Вверху под перекладиной, потрескивая и коптя, дымил озокеритный конец телефонного провода, воняло жженым мазутом, шуршала над входом пожухлая от холода парусина.

Ощущая на себе вопрошающее внимание присутствующих, Волошин достал из кармана дюралевый, с замысловатой чеканкой на крышке портсигар, начал вертеть цигарку. Он выжидал.

Старшина роты Грак и командир взвода сержант Нагорный, сидевшие напротив комбата, сунули ложки за голенища, Самохин застегнул крючки шинели, Веретенникова начала надевать телогрейку. Судя по всему, конец ужина был испорчен, хотя супа в котелках ни у кого не осталось.

— Товарищ Самохин, сколько у вас на сегодня в строю?

— Двадцать четыре человека. С санинструктором.

— Санинструктора не считайте.

Самохин умолк, наверное, ожидая, что скажет комбат. Волошин затянулся, махорка в цигарке странно потрескивала, временами вспыхивая, будто к ней подмешали порох.

— Выделите двух человек. Двух толковых бойцов.

Самохин с заметным облегчением опустился ниже и выдохнул. Подвижный взгляд его темных глаз на молодом лице, соскользнув с комбата, остановился на сержанте Нагорном.

— Нагорный, дай двух человек.

— Отставить! — ровно сказал Волошин. — Наверно, у товарища Нагорного имеется воинское звание?